Эндрю Миллер - Кислород

Все это Ласло видел в прицел автомата. Он поднял его и прижал к плечу, как учил Фери. Мысленно провел линию над головой Петера к человеку в штатском, самому опасному из трех, тому, кто стрелял с особой неторопливостью. Им так хотелось убить Петера, они горели такой ненасытной жадностью, что даже не заметили Ласло, затерявшегося в тени колонн, темную фигуру на фоне темного камня. Но едва его палец прикоснулся к изгибу спускового крючка, он понял, что никогда на него не нажмет. В чем бы ни заключалось свойство человеческой природы, которое позволяет людям уничтожать себе подобных, Ласло этим свойством не обладал. Это было выше его сил. Он не мог убить. Не мог. И он узнал это в ту самую минуту, когда самое обожаемое им человеческое существо расстреливали те, кто заслуживал смерти, но кому он не в силах был причинить вред.

Как долго это длилось? Да столько, подумалось ему, сколько нужно времени на рассказ об этом. Довольно долго. Потом — сухой треск винтовочных выстрелов из окна на первом этаже справа, человек в штатском неуклюже оседает перед машиной, те, что в форме, втискивают его на заднее сиденье, и большой автомобиль на всей скорости дает задний ход, вильнув бронированным кузовом, словно неповоротливое животное, потревоженное у водопоя. Из двойной двери за спиной у Ласло выбежал Фери, вырвал у него автомат и бросился вдогонку, дико крича и по-гангстерски стреляя с бедра. Запертые в разбитой «шкоде» Карчи с Йошкой выбили прикладами винтовок ветровое стекло и вытащили потерявшего сознание Золи. Анна, выкрикивая его имя, бежала туда, где между машиной и колоннами лежал Петер — ниже ребер его куртка была растерзана в клочья, и столько крови кругом, и такой сильный запах крови — наверное, одна из пуль разорвала ему печень. Она опустилась перед ним на колени, прижалась щекой к его губам, потом повернулась к Ласло, и такую непостижимую силу излучал ее взгляд, что он понял — пронзительный шок, смесь смущения и благодарности, — что она все знала, знала наверняка, кем был для него Петер, и уже давно. Их тайна! Может быть, она тогда поняла (с истинно женским величием перед лицом смерти), почему он не смог нажать на курок? Почему оставил своего друга убийцам?

Когда Фери вернулся, они завернули тело Петера в брезент, отнесли в пустую аудиторию и положили на стол. Никто не сказал Ласло ни слова упрека — на его лице было написано такое глубокое немое страдание, что обвинения были бы бессмысленны, — но он провел ту ночь отдельно от остальных, сжавшись в комок под своим плащом и дрожа от холода и горя, пока под доносившиеся издалека редкие пушечные выстрелы истекали последние часы революции. Надь бежал; генерал Малетер захвачен русскими; и хотя по радио продолжали передавать воззвания, мир смотрел куда-то в другую сторону, и Венгрия ждала напрасно — не будет никакой помощи, никакого чудесного вмешательства извне. На следующий вечер в сражении у казарм Киллиан погиб Фери — от взрыва гранаты. В конце ноября арестовали Йошку и Анну — их избивали несколько дней подряд, а потом отправили в лагерь для интернированных в Тёкёле по обвинению в участии в вооруженном заговоре. Золи скрылся. Карчи бежал из страны. В тот год уехали двести тысяч, и Ласло среди них, они брели по зимним болотам, волоча за собой свои чемоданы, узлы, разбитые жизни.

Девушка с черными волосами и маленьким серебряным гвоздиком в ноздре положила руку на локоть Ласло и спросила, хорошо ли он себя чувствует.

— Это от жары, — ответил Ласло.

— Сядьте в тень, — сказала она, подводя его к скамье под деревьями. — Мне показалось, что вы сейчас упадете в обморок.

— Мне просто нужно отдышаться, — сказал он. — Мне действительно уже намного лучше.

— Принести вам воды?

— Мне уже лучше, — сказал он. — Спасибо, вы очень добры.

— Уверены?

— Да, еще раз спасибо.

Они улыбнулись друг другу, и она ушла, оставив его сидеть на скамейке. Он в последний раз взглянул туда, за колонны, где ветерок раздувал кроны каштанов. Он сделал это. Он вернулся и покаялся в своем грехе. Отдал долг памяти и любви. Сделал все, что возможно. И хотя он знал, что никогда окончательно не простит себя за смерть Петера Кошари и, разумеется, не сможет ничего исправить сорок лет спустя после того, как это случилось, уже не сможет нажать на тот курок, ему была нужна свобода. Единственная роковая минута держала его в плену две трети жизни, и пора было положить этому конец.

Он по-буддистски сложил руки и склонил голову. И сам удивился своему жесту. Может, он видел, как Курт делал это, занимаясь йогой? Но порыв был искренним, и его покаянию нужен был ритуал. Потом он встал, повесил сумку на плечо, помахал девушке на траве и вернулся на дорогу, а перед его внутренним взором, словно ожившее в воображении прорицание, возникла другая сумка, та, что еще недавно оттягивала ему плечо, — она снова переходила из рук в руки (еще одна встреча, еще один бесстрастный обмен), пока не попала к людям, что разъезжают на «БМВ» с тонированными стеклами, к новым хозяевам старой советской империи, и сделка свершилась, и теперь Эмиль Беджети со своими друзьями смогут спуститься с гор и молчаливыми колоннами пересечь границу. По крайней мере, он свою роль сыграл. Кто знает, что ему еще предстоит? Странно, что такая крупица веры может зажечь свет в таком пожилом человеке, что неудачное начало можно в конце концов преодолеть. Ласло Отважный? Его забавляла мысль о том, что теперь он сможет умереть с верой в идеалы, человеком действия, и когда он переходил по мосту Сабадшаг в Пешт, его тень на коричневой воде широкими шагами летела за мелькающими перекладинами парапета — она была свободна.