Кир Романов: Кислород

Из звезд и каждой ДНК спирали
Сочится древнее пророчество,
О том, как каждый получив скрижали,
Прочтет лишь гравировку – одиночество…

Обвиняется жизнь по подозрениям в сомнительном толке,
Заблуждения ожидают казни книгами на позорной полке…
Естественность только дергающихся изредка икроножин,
Глаз закрыт, мы бредим во сне на больничной иголке,
Условимся прежде, что такой вариант возможен…

Я чувствую каждый раз,
Как задорно смеется Земля,
Когда ты босиком пробегаешь
По ее травяной голове.
Как не может открыть глаз,
В попытке взглянуть на тебя,
Застенчиво прячется Леший
За деревом в стороне.
Как ветры с насиженных веток,
Спешат обернуть теплотою.
Как ручей, взрываясь салютом,
Провожает тебя в брод.
Вечно… До всех твоих клеток,
С неподъемным мешком за спиною,
Одиноким в пустыне верблюдом
Я готов таскать кислород…

Семь дней как дернулась левая,
удерживающая лекало.
Карандаш сорвался, обозначил трещину, перелом
бликом на мембране бокала.
Ножкой звезду подперев, циркулем по орбите
звон хрусталя.
На поломанном молитвой иврите
с судорожного плеча
Запыхавшийся бес
рекламировал план на вояж.
Эксклюзивный, до самых небес,
поганенький бонусом саквояж
Пытался всучить в левую,
все еще удерживающую лекало.
Давится грифель углем,
свет разрывает стенки бокала.
Со скрипом в проем,
сквозь водоем,
пузырем,
к той поверхности,
что едва за края
меня
не расплескала…

Серебряным когтем сверху,
Порезав крест на крест темя,
Рванет на себя душу,
Подходящее выбрав время.
Колени стянув змеею,
В кожу вопьется ветвями,
Продырявленное червями
Черной завалит землею.
Когда отберет душу Бог,
А тело сожрет Земля?
В дыре, пустоте какой,
Тогда окажусь Я?

Корчился свет…
У кровати стояли лица
Каждое с клювом птицы
Держали совет.

Чертили черту,
Где разрезать тело
И часть ошалелую,
Вернуть во тьму.

Новейший завет.
Лишенный конечностей,
Во все бесконечности
Корчился свет…

На немом диалекте зрачка
Ты пыталась сказать, задержав взгляд,
Я не до конца разобрал что.
Но подумал, что мог бы любить тебя.
Когда-то в забытом давно «давно».
В отаре верных козлят
Пил бы из вмятины от копытца
Березовый сок.
Вот бы апрель.
Не июль. Не Солнечная метель.
Не переполненный без того стакан.
Лист. Мертвый лист. Снова Почка.
Дождя у крыльца барабан
Считает скучной прямой бочкой*.
Потертости уже требуют по заплатке.
Время снова не проиграет в прятки,
Стянет врозь нас сетка его сачка.
На немом диалекте зрачка
Я отвечу, что —
Знаю, как мог бы любить тебя
Когда-то в забытом давно «давно»…

Кого-то не стало…
Осталась бирка,
Номер, скатёрка,
На хлебе, на стопке сало,
Черно-белая газётенка,
Биография на одну колонку,
Портретик, цифры, тире —
Букв мало…
Кого-то не было никогда,
Жил в потёмках,
Свалился в канаву.
Маленькая, чумазая
Сирота-беда…
А кто будет?
Торчат из под юбок
Миллионами люди.
Через пару заветных трубок
Где-то сеют героев,
Предателей, сердцем
Лопнувших от запоев,
Прощенных, изгоев…
Уже мертвых…
Есть что сказать, фарисеи…?
Мы – лишь скудная память
Когда-то живой о себе идеи…

Вырвало опять в приступе людом
Выход метро…
Теплым и затхлым пожилая отдышка
Его на площадь…

Натягивает, ворча на суставы, каменное
Сырое пальто…
Спрятать от пушек Балтийского ветра
Святые свои мощи…

Флейтой по горлышко переход наполняет
Худой мальчик…
Выводит другой на стене огрызком слова
О смерти Бога…