Александр Ольшанский - Стадия серых карликов

Оно, конечно, братуха, Ромка в металлисты какие-то подался, был такой, кажется, профсоюз металлистов, тут понять трудно, может, он в чем-то тут и виноват. Тем более, что какую-то попсу вздумал на центральной усадьбе разводить. Но Женя, бабы говорят, на шестом месяце: дите родится, а отец ребенка в тюрьме? Девка с паспортом, ей шестнадцать с половиной, это почему же ей замуж-то нельзя? Да она после чернобыльского солнышка как на дрожжах взошла. Раньше и в пятнадцать, и в четырнадцать, и в тринадцать замуж выходили, и ничего, зато народу было много, не по годам, по ребрам считали. Откуда же теперь народу взяться, если таким девкам замуж не ходить? Откуда мужики в деревне возьмутся, если такими парнями, как Ромка, тюрьмы набивать? Надеяться на техника по искусственному осеменению что ль, самообложение ему такое плановое давать?

— Я тоби, Василь Филимоныч, так скажу. Тут правды не найдешь, як ты нэ найшов у мэнэ самогонный аппарат. Ты ж мэни його сам в кабину самосвала подав! Правда есть, та вона сыльно захована. Дуже сыльно захована. Мэни Сыдор Артэмовыч Ковпак казав: Мокрино, ты по бумагам у нас дурна, як пробка, та дурою не будь. Дывысь мэни! — и Мокрина Ивановна погрозила пальцем.

«Товарищ подполковник, — взмолился Василий Филимонович старшему по званию. — А если мне позвонить начальнику уезда? Воспользоваться личным знакомством?»

И товарищ Семиволос советовал: «Мир держится не на вражде, а на дружбе, стремлении к добру. И на личных знакомствах тоже. Твоему племяннику, чувствуется, шьют белыми нитками. Вот такая грубая работа — самая опасная. Тут, думается, не в Ромке дело, а в том, чтобы показать, кто в уезде хозяин. Страха стало не хватать в уезде. Особенно у молодежи. Не бояться ничего — тоже ведь беспредел. Дефицит страха — для власти самый страшный дефицит. Власть должна на чем-то держаться. Лучший вариант: когда ей народ доверяет, а она это доверие оправдывает. Нас с тобой, оплеванных с головы до ног, и за дело, и просто так, потехи ради, никто не боится. Тебе хочется, чтобы тебя боялись? Я, например, больше всего боюсь того, что меня вновь честные люди станут бояться. Вшивота всякая — должна бояться, тут я не спорю. Не уверен я, что капитан Сучкарев разделяет мои опасения. Он привык к страху с почтительностью и без нее, потому что всех людей в уезде сделали ворами, повязали так, что в любой момент капитан может применить санкции. Ромка твой ничего не крал, чувствуется, вел себя независимо, как и вся нынешняя молодежь, вот они и усмотрели главную угрозу для себя. А парень он заметный. С корнем решили корчевать крамолу, чтоб другим неповадно было… Звонить тебе Грыбовику или нет? Не уверен я, что Около-Бричко не охарактеризовал тебя ему в своем стиле. Но если не позвонишь — потом корить, проклинать себя будешь… А позвонишь…»

И опять поехал Василий Филимонович на центральную усадьбу звонить товарищу Грыбовику. Из справочной телефонной станции ему ответили, что такой абонент у них никогда не значился. В волостном правлении дежурный писарь испуганно замахал руками: домашний телефон товарища Грыбовика? Нет, нет. Не знаем такого номера и нам знать его не положено. Помог капитан Сучкарев, но с условием, чтобы ни одна душа на свете не узнала, откуда стал известен такой исключительно важный государственный секрет.

Декрет Висусальевич звонку, как и следовало ожидать, не обрадовался. Чем больше Василий Филимонович рассказывал об истории Ромки и Женьки, тем недовольнее начальник уезда сопел. Наконец, не дослушав до конца, сказал:

— Ясно — все! Значит, чтоб я звонил судье, этого хотите — вы? Работник правоохранительных органов, вы не доверяете нашему советскому суду? Призываете возродить в Шарашенске телефонное право? Да знаете ли, что сейчас за такое бывает!? Телефонное право в период широчайшего разворота правового государства, да как посмели ко мне обратиться — вы?!

Телефонные трубки собеседники бросили одновременно. Товарищ Семиволос, как всегда, оказался прав. Вот что значит старший по званию, вот что значит старший по должности!

С рассвета, то бишь с четырех утра по среднешарашенскому времени, было разрешено к двум существующим — обычной и льготной — записаться еще в одну очередь, именуемую демократической, поскольку в нее можно было попасть вообще без справок с места жительства и с места работы, а только лишь по предъявлению паспорта. С раннего утра по этому поводу ревели медные трубы, бухали барабаны и по местному радио транслировалась бодропафосная музыка. К восьми утра, когда Декрет Висусальевич, как обычно, появился в служебном кабинете, в демократическую очередь записалось 83,6 процента шарашенцев. Вместо одной очереди получилось целых три, если же смотреть правде в глаза, то четыре, если не все восемь.