Виталий Щигельский - Время воды

Утро, день, рождение вечера я вспомнил досконально, до самых казенных бытовых мелочей. Ничего особенного, обычная возня. Но вот возникает женщина!..

Дальше процесс вспоминания пошел тяжелее, с разрывами… Вот она меня собою смутила, напугала чем-то внутренним, тем, от чего затем отвлекла внешним. Внешними данными. Видимо, они были неординарными… Вот она отвела меня за колонну и опоила зельем. Затем я пошел за ней на выход, пошел, как приклеенный. Затем ее капроновое колено уперлось мне в грудь, это происходило уже на заднем сиденье автомобиля. Я мог отличить это колено от тысяч других, я запомнил его навсегда, как и выпученные от восторга и страха глаза наблюдающего за нами Василия… Затем место действия перенеслось в мою квартиру. Я лежал поперек кровати, обездвиженный, обессиленный, практически парализованный, но почему-то счастливый, и, удерживая пальцем правой руки тяжелое веко, сквозь пьяный туман наблюдал за Катериной. На ней не было ничего лишнего. Немыслимо дорогие вещи бессмысленного назначения были с неистовством разбросаны по квартире. Не помню, чтобы я их срывал, наверное, эти вещи были сшиты каким-то особенным способом и в нужный момент спадали сами собой. На Кате были только перчатки из молочно-белой резины и высокие сапоги, переливающиеся, как чешуя у кобры. Прежде я видел нечто такое в фильмах для неуверенных в либидо мужчин, видел нечасто и в плохих копиях. Этот бизнес был вне нашей правовой компетенции, порно-индустрию монополизировала «Родина-3» и, надо сказать, небезуспешно применяла для управления настроением люмпенов и прочих плебейски ориентированных элементов. В порнографии же, демонстрируемой Катей, напротив, проявлялся некий аристократизм. В ее действиях улавливался четкий, призывающий совокупиться ритм. Словно дикая голодная хищница, преследующая дичь, она ловко, изящно и эротично потрошила содержимое моих вещей, виртуозно взламывала створки платяного шкафа и ящики письменного стола.

Я любовался ею и одновременно недоумевал, отчего моя персона вызывает у нее столь буйный интерес. Такой женщине полагалось быть не здесь, рядом с пьяным неприметным человеком, не гражданским и не офицером, обеспечивающим избирательную дезодорацию общества. Ее место там, где круглый год лето, где получают Оскары, изобретают моды, катаются на яхтах, жуют пищащих от ужаса мидий с золоченых тарелок, среди одного процента обезумевших от безнаказанности дорого одетых обезьян, среди моих потенциальных противников. Мы с ней были безнадежно несоединимы, безнадежно разнородны. Но она была здесь. И я не смел да и не мог об этом спросить. Я просто смотрел.

Но все же она не нашла в моем доме интересующих ее документов. Ни в компьютере, ни в морозильнике, ни под паркетом, ни за портретом Косберга, который висел над письменным столом в кабинете. Не нашла, главным образом, потому, что их не было. Ибо самые важные сведения были спрятаны в надежном месте, недоступном для вульгарного вскрытия — у меня в голове. А моя голова в тот момент находилась не на моих сильных плечах, но катилась, блаженствуя и смеясь, сама по себе, а точнее, по мягкой сочной траве — где-то в незапатентованном филиале райского сада на границе царств Бахуса и Морфея.

Малопьющей Екатерине путь туда был заказан. Чтобы оказаться рядом с моей головой в том саду, ей элементарно не хватало воображения, коньяка и тех снотворных таблеток, которые она добавила в мой коньяк…

Если так, то не произошло ничего страшного и ни мне, ни «Родине-6» ничего не угрожало.

С этой мыслью я выпил еще вина. Вино пробудило во мне сладковато-томное предчувствие праздника. Я имел нечто, в чем нуждалась она, имел в своей голове. А раз так, то Катя обязательно проявится в моей жизни хотя бы еще один раз.

Протрезвев, я стал ждать…

В сладостно-тягучем ожидании прошла неделя, за ней другая. Но Катя не появлялась. И без того не слишком четкие воспоминания о ней теряли объективность, медленно, но неуклонно мигрируя за границу реальности в сторону неподвластных волевым импульсам ночных фантазий, домыслов и вымыслов, часто безумных, еще чаще неприличных. Неприличным было не столько то, что вытворяла Катя, сколько то, с кем она это проделывала. Ее спутниками были какие-то тяжело дышащие полулюди-полукозлы с копытцами и рожками, с грязными обслюнявленными бородами. У Катерины тоже были рожки и копытца, и это было странно: исходя из увиденного, рожкам надлежало расти не на ее голове, а на моей. Сам же я с незавидным постоянством раз за разом оказывался сторонним наблюдателем, человеком, не прошедшим фейс-контроль для участия в своих же сновидениях.