Виталий Щигельский - Время воды

Наконец боль утихла, перестала грызть мое тело (или это перегорели рецепторы), и я заснул. Там, во сне, я столкнулся с еще большей проблемой. Моя истощенная психика подверглась нападению неизученных, не поддающихся сепарации сил со стороны подсознания. Я слышал обрывки собственных реплик, перед глазами мелькали картинки, взятые из памяти и склеенные в произвольном порядке. Я плакал, я смеялся, я бредил. Я видел себя со стороны, и мне было ужасно жалко себя.

Единственный отрезок жизни, который можно было назвать абсолютно счастливым, был короток, темен и покрыт слизью, он проходил в утробе матери. Во всех прочих местах я чувствовал себя неуютно, как на чужбине. Я выглядел либо жалким, либо глупым, либо жалким и глупым одновременно, что было совсем отвратительно. Иногда я пытался вмешаться в воспоминания, чтобы исправить что-то важное, преодолеть то, что в свое время не преодолел. Пытался из последних сил и в результате вываливался из гамака.

Иногда я кричал, приказывал, просил и умолял, чтобы поток воспоминаний прекратили или хотя бы дали передышку. Но тщетно. Меня никто не слышал.

К счастью, я все еще был способен делать примитивные выводы. Это свойство помогло мне заметить, что воспоминания не бесконечны и подаются в определенной последовательности, словно записаны на некую пленку, начало которой склеено с концом. Повторения давали мне возможность привыкнуть к себе, смириться с самим собой.

Какое-то время спустя краски стали тускнеть, амплитуда эмоций снижаться, наверное, я стал уставать. Жалость к себе прошла — ее вытеснило отвращение. К жалости, разумеется. Оно же сообщило мне силы. Я выбрался из гамака и принялся молча и сосредоточенно бить ботинками в задраенную железную дверь.

Мне открыл Косберг, в одной руке он держал свечу, в другой — бутылку пива. Каперанг внимательно смотрел на меня, лицо его казалось невозмутимым и неподвижным.

— Будешь? — спросил он, показывая на пиво.

— Нет.

— Молодец, — сказал он. — А я выпью.

Ловким движением кортика каперанг содрал пробку, в четыре заглота выпил пол-литра, а затем высосал пену.

Самолюбие требовало разъяснения манипуляций, но вместо этого у меня вырвалась фраза, присосавшаяся во время скитаний по Ботаническому саду:

— Бутылочку можно взять?

— Сам пью, сам сдаю, — не разрешил Косберг, спрятал пустую тару в боковой карман пиджака и вытащил сигареты. — Кури.

— Бросил.

— Давно?

— Давно.

— Молодец, — похвалил он меня, закуривая. — А я вот не могу себе отказать. Нет силы воли…

Я не подозревал, что это была проверка. Первая проверка из многих, или поверка, как выражался Косберг. Отказавшись от пива и курева, я был зачислен в личный состав «Родины». Можно сказать, случайно. Можно сказать, из-за пустяка. Но можно также сказать, что именно пустяки и случайности играют решающую роль в истории стран и личностей, ибо редко кем-либо учитываются всерьез. Слишком много случайностей и пустяков окружают нас в хаосе нашей жизни. Одна одинокая воля теряется в их суммарном количестве. Воля, собранность и целеустремленность — ничто в сравнении с волей случая. И если какой-то самовлюбленный придурок утверждает, что в жизни всего добивался сам — не нужно прислушиваться к его словам. Он нагло, цинично врет. Хотя эту ложь очень часто принимают за правду, особенно те, кто плохо живет и много работает.

Перефразируя деклассированного классика, произнесем и запомним: лесть и ложь — опиум для народа…

Я проснулся от звука будильника. Под тягуче-тяжелые медные звуки гимна «Родины-6». Слова были заимствованы из гимна страны Советов, с поправкой на злобу дня. И мотив был все тот же: под него вытягивались в стальную струну мой отец и мой дед… Музыка — тоже опиум. Опиум для грязных ушей.

Ледяной душ — лучшее средство от пережора. Другие методики либо приводят к запою, либо имеют эффект плацебо. Меня этим не прошибешь. Слабонервные начинают мерзнуть, едва взглянув на холодную воду. А с будуна слабонервные все, поэтому надо закрыть глаза, глубоко вдохнуть и резко крутануть кран.

— Ох, бля!..

Из душа я вышел живой и наглый. Ничто так не придает уверенности, как мелкие и мелочные победы.

Бриться я не стал. Мне бриться необязательно, как и укладчику асфальта. Только по разным причинам. Асфальтоукладчик фигура незаметная, он безымянен, невыразителен, одет в оранжевую накидку, чтобы его ненароком не переехал каток… За мной наблюдают многие. Некоторые оценивают степень влияния, потенциал, границы возможностей. Некоторые — копируют жесты, манеры, целые фразы, чтобы затем подражать, дабы добиться успеха. Мы животные социальные, с ограниченным восприятием.