Виталий Щигельский - Время воды

Порывшись под матрасом, я нащупал бутылку водки. Достал, открыл, отпил половину и, не раздеваясь, лег. Есть привычки, от которых не избавляешься полностью. Они всегда с тобой, и иной раз непонятно, кто кого держит на поводке. Ученые каким-то способом высчитали, что за семьдесят лет жизни организм человека вырабатывает четырнадцать тонн новых клеток. Ни одна из этих тонн не меняет психологический портрет. Человек лишь стареет. Истачивается, изнашивается от соприкосновения с действительностью.

Еще раз повторю: я завязал с вредными привычками. Я не зависел от них физически, и психика моя была закована в броню высокой самооценки. Но иногда я приоткрывал для них заднюю дверь.

Косберг, также страдавший недугом алкогольной зависимости, понимал меня и разрешал три-четыре раза в год расслабиться до зеленых соплей. Он называл это терапевтическим срывом. Он четко чувствовал интервалы и паузы и сам провоцировал терапевтический срыв у себя и других. Мудрый каперанг считал, что межсезонный трехдневный запой блокируют другие пороки, гораздо более опасные и разрушительные.

Перед тем как выпить оставшуюся половину бутылки, я набрал Косберга.

— Слушаю, — долетел до меня его хриплый командный голос.

— Товарищ капитан первого ранга, это — Попов, — доложил я. — Ложусь на дно.

— Вас понял, — ответила трубка после минуты молчания. — Водка?

— Водка.

— Приказываю: на ход ноги! — в трубке забулькало.

— Есть, капитан…

Я допил, вытер ладонью горящие губы, отключил «сотовый», отшвырнул его в угол комнаты и лег.

«Родина-6» вернула на круги своя понятия о порядке на контролируемых территориях. Мы убрали с тротуаров и подворотен барышников и мешочников, снесли с автобусных остановок ларьки и шалманы. Во всем городе остались три «точки» с шавермой, они уцелели только благодаря болезненному пристрастию Косберга к этой опасной для жизни и здоровья еде. Великие имеют право быть мелочными. Город обретал свое прежнее величие: с исчезновением барыг поехали трамваи, а в домах загорелся свет. На территории, подконтрольной «Родине-6», никто не смел воровать, продавать кабель и сдавать в металлолом батареи центрального отопления. На унитазах появились цепочки, на дверях — ручки, пусть не медные, а силуминовые, но все же вполне пригодные.

Когда общественный порядок был обеспечен, я получил право на личную месть. К мести я был готов, я обладал необходимой информацией, опытным персоналом, был технически и психологически подготовлен. У меня имелся большой опыт отмщения, пусть не за себя лично, а за погибшую империю и потерянных преторианцев, населявших ее. Теперь мне предстояло мстить за себя.

Вот здесь-то и возникла странная пауза. Теперь, когда все нити паутины были в моих руках, мне оставалось почувствовать, как мое существо наполняется сладким предвкушением расплаты. Но отчего-то мое существо ничем похожим не наполнялось, напротив — внутри меня образовывалась сосущая пустота. Я пытался вернуть себя в чувство воспоминаниями. Я вспоминал водяные знаки на зеленоватых акциях роста, которые обменял на жилплощадь, вспоминал ухватки того человека — одноклассника Маши, устроившего обман. Я вспоминал бледное и вязкое, как недожаренный блин, лицо Снеткова и его бегающие глаза. Я вспоминал друга Репу и его внезапное исчезновение, совпавшее с исчезновением товара. Я вспоминал Машин побег с волосатым Керимом и снова чувствовал, как белоснежный свадебный лимузин, в котором они уезжали от меня в секс-шоп-тур, обдал меня грязью из лужи. И мне казалось, что все это случилось со мною вчера…

Я успел выкурить сигаретку без фильтра из старых запасов на «тот самый случай» и прослушать две композиции из альбома «Disintegration», прежде чем алкоголь подхватил мое сознание и потянул в омут прошлого…

Галлюцинации, навеянные паленым алкоголем и неочищенным табаком, каждый раз выносили меня в одну временную точку — точку минимума на экспоненциальной кривой, прочерченной на ладони руки, называемой еще линией жизни…

— Ответь, Попов, — спросил меня каперанг, — тебе безразлична судьба нашей Родины?

— Никак нет, товарищ капитан первого ранга, — ответил я ему, сумев, таки, выпрямиться, и это была чистая правда. — Для меня больше нет различий. Нет судьбы. И Родины больше нет…

Косберг рассмеялся зловеще:

— Родина, Попов, должна быть у всех, — сказал он, глядя мне прямо в глаза.