Александр Иличевский - Перс

ПИСАНИЕ

Возвращаясь после командировок, отходя после вахтового напряжения, я с мрачным азартом следил за Хашемом, поджидая, когда он скажет: я — мессия. И — дождался.

Как только это случилось — оказалось, что у меня на руках больной ребенок, который кричит, кусается и бьется, но не желает взять в рот жаропонижающее. Но откуда у меня лекарство? Я могу только быть рядом — и только. Господи, как я мог оставить его одного, одинокого, безумного, его надо было вытаскивать отсюда, надо было увезти, показать мир, отвлечь, увлечь… Но вот он ходит с перевернутым страдающим лицом, припадает к косяку, плачет.

Неподалеку от Восточного кордона вырыл себе яму, лег в нее. По нему ползли насекомые, муравьи, а он лежал недвижно.

Однажды я вышел из себя, сорвался.

— Я не понимаю. Чего ты ноешь? Чего нос повесил? Доставай кайт! Летать меня поучишь.

— Не на ту наживку американцы Принца ловят. Он не клюет на человеческое.

Один раз Хашем ушел в Ширван надолго. Я успел снова заступить на вахту, вернуться… Не было его дней двадцать. За это время заповедник почти развалился. Все обыскались его по Ширвану. Наконец нашли. Я нашел. За Бяндованом, на самой границе с плавнями Куры. Он сидел на середине высоты брошенной нефтяной вышки. Мне удалось его оттуда снять. Сам он не мог идти.

Постепенно я понял, что с головой погрузился в бредни Хашема. Теперь его игра — моя игра, его безумие — мое безумие, и мне оно сладостно. Я понял, что я рухнул в детство, как в западню, что теперь нам с ним необходимо доиграть. Кеес и Караколь выросли. И готовы умереть всерьез.

Я уже говорил, что у Хашема в летном сарае висит карта, выполненная на кальке, наложенной на карту Ширвана: зеркальное отражение Святой Земли, в десятикратной доле масштаба. Край Средиземного накладывается на Каспий, Соленый лиман — на Мертвое, Кинерет — Среднее озеро, насыщаемое Ширванским каналом, то есть Иорданом, уходящим в Соленый лиман, питаемый зимними штормам, которые перехлестывают через полосу суши.

Глядя на эту карту, я получил отгадку того упорства, с каким Хашем разыгрывал в Ширване библейские сцены. Стало ясно, зачем егеря всю весну выстраивали копию ковчега Ноя, в точности следуя размерам, указанным в Книге Бытия. Зачем было потрачено столько досок, гвоздей и смолы, зачем столько животных — каждой твари по паре — кануло в пучине Каспия? Или все-таки их прибило к казахскому, к туркменскому, к российскому берегу? Нигде никаких сообщений. Животных сначала проводили по всем кордонам: так и минули мимо меня рыжая корова и гнедой бык, серая овца и черный баран, коза и козел, буйвол и буйволиха, клетки с горлицами, белоснежными голубями, утками, султанками, пеликанами, египетскими цаплями, бакланами, фазанами, турачами, всем артикулом Гызылагачского заповедника, добытого Аббасом. Стало ясно, зачем из девяти полиуретановых надувных матрасов Хашем спаял и склеил кита, привязал его к дереву стометровым шнуром и провел в нем три дня, болтаясь на волнах. Стало ясно, зачем в центре Ширвана Хашем после Навруз-байрама два дня свозил на «Ниве» плавник, а затем устроил огромный костер, отсвет которого я увидел с Северного кордона, и мы с Ильханом помчались как угорелые во тьме на пожар. Мы застали уже угли и Хашема, сидящего подле. Потом он разделся догола и сел на горячее еще пепелище, и сидел неделю, невзирая на дождь и ветер, оскребывая себя переломанным пополам блюдцем. Аббас приходил к нему и что-то спрашивал.

Егеря втихомолку судачили. Приходил и я с увещеваниями вернуться.

Хашем вечно тренировался в метании из пращи. Пристрастил и егерей. Я сам не раз получал по виску, локтю, плечу сорвавшимся неудачно снарядом. Во время инсценировочных битв, которые он «заснимал» через визирную рамку, мы вместо камней пользовались фруктами — стащенными с базара некондиционными персиками и помидорами.

И я не удивился, когда Хашем приписал мне роль Самсона, заставил тащить через весь Ширван на себе филенчатую дверь, которая норовила меня опрокинуть. После выстроил из картона и фанеры сарайчик, внутри которого привязал меня к шесту, на котором постройка держалась, и устроил вокруг меня факельный карнавал с поджогом. Я взбесился, порушил постройку, но нешуточный ожог предплечья, едва закрывшийся только через месяц, до сих пор напоминает мне о моем подвиге.

Самой странной постановкой Хашема стало сооружение скелета Ишмаэля, праотца. Из веток и стволов был выстроен гигант (позвонки — чурбаны с вправленными в них ветвями). Мне неясно было, как двадцатиметровый истукан будет держаться против ветра. Так и случилось — в один из штормов конструкцию завалило набок, и работы продолжились над лежачим колоссом. Хашем рассказал, что легенда, услышанная им на соколиной охоте в пустыне близ Кветты, не дает ему покоя. Речь шла о гигантских человеческих скелетах, которые якобы время от времени находят местные племена в пустыне под Кветтой. Все походило на то, что Хашем призывал к ответу Ишмаэля. Ему необходимо было задать ему несколько вопросов.