Терри Сазерн - Блистательный и утонченный

Затем, в какую-то долю секунды, эта кипящая двойственность ушла, и осталась только мрачная убежденность, что он не может, при всей своей сознательной искренности, рисковать снова, вынося самого себя на суд остальных. Это открытие, со всеми вытекающими неожиданными последствиями, несколько шокировало доктора, но становилось не менее реальным, и его отчаяние уступило место размышлениями и составлению плана действий.

Он подошел к окну. Еще один прекрасный день: мягкий ветер дул над растянувшимися тенями кипарисов и сосен, а белокаменные лавочки вдоль дороги все так же отдавали теплым матовым отблеском от мягкого солнца. В поле зрения не было ни единой души. Доктор Эйхнер закрыл окно и развернулся, и с этого момента он двигался быстро, с несгибаемой решимостью и уверенностью. Заперев предварительно дверь, он натянул пару резиновых перчаток и хирургический фартук. Он быстро отыскал парик Тривли и натянул ему на голову. Затем он снял длинную черную перчатку с правой руки Тривли, поднял его тело и поднес к окну и, осторожно, но твердо нажав его рукой на оконную ручку, открыл окно. После этого он оттащил тело в клозет и усадил его внутри, оставив дверь клозета открытой. Доктор вернулся к столу и быстро просмотрел содержимое сумочки, которую принес Тривли, а затем вынул большой скальпель из стеклянного ящика на стене и, прижав к нему палец Тривли, бросил его в сумочку. После этой процедуры вместе со скальпелем и черной перчаткой он положил в сумочку двести долларов, которые он вынул из своего собственного бумажника, и четыреста долларов, которые он достал из ящика стола. Из графина, стоящего на стойке, доктор Эйхнер отмерил около полупинты виски и влил его в камеру желудочного насоса Нориджа. Вернувшись в клозет, он всунул трубку насоса в рот Тривли, включил насос в обратном режиме и закачал содержимое камеры ему в желудок.

Затем доктор снял ботинок с правой ноги Тривли, тяжелый, низкий английский прогулочный ботинок, и вернулся с ним к окну. Подоконник окна был всего лишь на два фута выше уровня земли снаружи, и с этой стороны Клиники окна выходили на клумбу из темного суглинка. Клумба под окном была около ярда шириной, свежевспаханная, и почва клумбы выглядела мягко и масляно.

Доктор, на коленях, держа ботинок в своей вытянутой вперед правой руке, высунулся из окна и на мгновение вдавил его в землю на противоположной стороне клумбы, подержал, а затем, несколько замешкавшись, резко отдернул руку. Это было первое колебание в предприятии доктора, и это заставило его остановиться. Что-то вынудило его интуитивно запомнить отпечаток ботинка и теперь в целом пересмотреть ситуацию…

Взяв рулетку со своего стола, он отмерил ширину клумбы — сорок пять дюймов. Средний шаг женщины — это двадцать пять дюймов, а средний шаг мужчины — тридцать. Естественно, не было ничего сверхъестественного в том, что отпечаток ботинка находился на дальней стороне клумбы, на самом ее краю — поскольку, согласно умозаключениям доктора, если взять в расчет высоту подоконника и естественный импульс перешагнуть через клумбу, для убегающего человека был вполне осуществим этот нереальный, трамплинный прыжок с подоконника. Этот вариант также имел то преимущество, что при этом не брались в расчет вес и сила толчка, которые были бы необходимы для вычисления правильной глубины следа. Сразу же за клумбой начинался газон, тяжелая голубоватая густая трава, к тому же жесткая, и, очевидно, отпечаток от ботинка с низким каблуком не сохранился бы на ней дольше минуты. Так что, оставив клумбу нетронутой, доктор Эйхнер повернулся прочь от окна и снова надел ботинок на ногу Тривли, запихнул сумочку в клозет вместе с телом, захлопнул дверь и запер ее.

Затем он уселся за стол и набрал номер полиции, чтобы заявить о похищении около шестисот долларов наличными.

Барби Минтнер весь день провела как во сне, пока, уже ближе к полудню, она не встретила медсестру Бет Джексон как раз на выходе из гинекологии, и они сразу же оказались в объятиях друг друга. Бет воскликнула от удивления, но минутой позже сказала, что она интуитивно чувствовала, что дитя пробудилось.

— О, Бет! — вскричала Барби, сцепив руки на груди и беспомощно глядя. — Это совсем не чудесно!

— Да, дитя, — ответила Бет, готовая расплакаться, — да, о боже, боже милосердный, — и они обе зарыдали и стали успокаивать друг друга.

Медсестры Торн, поскольку это была не ее смена, какое-то время не было в Клинике, но она вернулась около пяти, мужеподобная, но элегантная в облегающем твидовом костюме. Она вышагивала взад и вперед по комнате отдыха для медсестер, и казалось, ей не хватало только короткой жесткой плетки, которой она бы размахивала, больно ударяя по бедрам, и сметала прочь все, что посмело бы ей противостоять.