Роман Савов - Опыт интеллектуальной любви

— Пока, — бросила Лена.

— Пока, — устало сказал я.

— Когда мы увидимся в следующий раз?

— Не знаю. Сейчас мне некогда. Много работы. Учеба… Позвонишь — я тебе скажу, когда я смогу.

Мало того, что ее слова звучали, как нет, она еще поставила неправильное ударение в слове преткновения, что автоматически относило ее к разряду пэтэушниц.

Я кивнул на прощание и пошел мимо помойки с крысами.

Звонок. Пробуждение. Школа. Уроки. Обед дома. Сон. Сон длился долго. Я проспал около четырех часов. Проснулся с головой абсолютно ясной и с возможностью написать. Этой возможности во мне не было уже несколько лет, начиная с армии.

Я хватаю ручку, подаренную Настей, и бегу к столу. Первая строка, чтобы задать ритм. Первая строфа, чтобы задать инерцию.

Я пишу очень быстро, практически без помарок. Это бывает очень редко: все события, все элементы вдруг складываются воедино, каждый на свое место — и уже ничего нельзя поменять. Ассоциации Лены с Настей, телефона со звонком будильника, ручки — с кисточкой художника и с резцом скульптора. Totum universum.

Разум, измученный работой на заводе, кошмаром школы, безумием любви и нелепостью отношений, неожиданно пробуждается. Это необычное ощущение свободы и мощи демиурга открывает тайну: и Настя, и Лена, и даже я сам — всего лишь блики великого огня, который дремал до поры, но сейчас почему-то вспыхнул снова. Прометей воскрешает меня, и я пишу:

Что я делаю? Жду. Затрезвонит вечерний будильник.

Подбегу к телефону, но это, конечно, не он.

Мне останется взять инструмент — мою ручку-напильник,

Чтобы строфы создать. Ожидание — мой камертон.

Центры тяжести я перенес в ее хрупкое сердце,

Словно маятник, сердце ее отбивает изысканный ритм.

Оно бьется в груди рядом с левым моим — за соседнею дверцей.

ЭКГ если сделать — два ритма сольются в один.

Связан клятвою я — разговор мне начать невозможно.

Я окован цепями беспощадного светлого дня.

И в метафоре сна, такой же загадочно сложной,

Как она; я молчу, от нее ожиданье тая.

От нее я далек. Телефон для нее — лишь игрушка.

Со своею подругой в игрушку играет она.

Ну, а мой телефон — навек замолчавшая пушка.

Он умолк — для него давно завершилась война.

Мне не спать до утра — слушать тиканья слабое пенье,

Ожидая звонка — оратории будущих эр.

И напильником-ручкой всю мощь моего вдохновенья

Превращать в телефонные звуки кричащих химер.

Мама приходит, чтобы позвать меня есть, но я говорю, что занят.

— Пишешь? — интересуется она. — А что пишешь?

— Стихи.

— Потом прочитаешь?

— Угу. Потом… прочитаю.

Мама уходит.

Я должен что-то написать о ее картине. Иначе с чем буду звонить. С "Ожиданием"? А кому оно посвящено? Лене или Насте? Мне и не разобраться. А коли так, нужно сделать что-то более конкретное, рассчитанное уже исключительно на Лену. А то она и не поверит, что это написано мною и ей. Может быть, правильно сделает. Ей ли?

Теперь я начинаю с заглавия.

"Сва".

Открываю энциклопедию, чтобы найти справку по птице. Никакой информации. Открываю книжный шкаф, достаю "Мифы народов мира", смотрю — никакой информации. Какая-то загадочная птица. Не придумала ли ее Лена? А, в общем-то, какая разница? Эта птица знает толк в категориях Времени…

Эта Птица, как Сирин, она, как Сова.

На спине ее свастика. Имя ей — Сва.

К ней приходят в надежде, что Птица не лжет.

Тайну истины древней птица Сва стережет.

По лесам слишком труден и призрачен путь.

Там деревни живые и там кто-нибудь.

Ее там не найти, ей вопрос не задать.

Вещий птичий язык все равно не понять.

Ее ум отражает темноту мрачных рощ,

Бесполезность грядущего, прошлого мощь.

Невозможность рождений, бесполезность смертей,

Всю тщету начинаний и действий людей.

Она знает бессмертия цепь верениц

И народы великие, падшие ниц.

Утомительны годы, любовь легковесна.

Эта птица — земная, эта птица — небесная.

Не проходит бессмертье, не устало крыло.

То, что было, — исчезнет, то, что будет, — прошло.

Быстренько переписываю текст набело и иду на кухню. Мне хочется прочить стихи маме. Впрочем, "Ожидание" настолько интимно, что я боюсь, как бы мама не заподозрила меня. Но красота текста просится на волю, и я не могу с этим ничего поделать.

Мама в восторге. Она советует отнести эти вещи хотя бы Красногорской, чтобы их напечатали хоть где-то, но я не верю ни в то, что их возьмут, ни в то, что они кому-нибудь понравятся…