Роман Савов - Опыт интеллектуальной любви

Она кивает.

— Ты должна собрать вещи. Я помогу тебе. Мы вызовем такси и отправим тебя домой.

Интересно, что она скажет своим по поводу причины? Она тоже это обдумывает. Конечно, обвинит маму в том, что та выгнала ее по финансовым соображениям. Выставит ее ревнивой хищницей. Меня обвинит в слабоволии. Таким образом, она предстанет в виде жертвы. Это смягчит процесс адаптации. Я не против. Не могу же я отнять у нее право на самозащиту!

— Я не поеду домой, — говорит она, кусая губы.

— Куда же ты поедешь?

— К бабушке. Сейчас ей и позвоню.

— Что ты ей скажешь?

— Что-нибудь скажу.

На улице меня обдает холодным воздухом. Я бросаю взгляд на "Волгу", которая ждет нас, и вижу на переднем сиденье Настину бабушку. Краска заливает мне лицо — краска стыда. Почему мне стыдно? Есть ли что-то, чего мне следует стыдиться? Кому из нас сейчас больнее?

— Позвони, когда будешь дома! — говорю я и целую напоследок.

Уж больно это напоминает поцелуй Иуды.

— Хорошо.

Одиноко в пустой квартире. У меня нет ни сожаления, ни гнева. Я не знаю, что делать. Я читаю. Как в детстве. Читаю до тех пор, пока звонок не приводит меня в соответствие с реальностью.

— Я добралась. Все в порядке.

— Хорошо. Не обижайся. Это был единственно правильный ход. Ты мне веришь?

— Да, Кисыч, — шепчет она.

— Я постараюсь все уладить. Но в любом случае, что-нибудь придумаю.

Каким-то животным чутьем она все понимает:

— Кисыч, пообещай, что ты меня не бросишь! Пообещай!

— Обещаю. Я же сказал, что это временная мера. Необходимая. Я тебя люблю, Настен, могу ли я тебя бросить?

— Спасибо, Кисыч.

— За что?

— За все, что ты для меня сделал.

— Ты, что, Настен, шутишь что ли? Благодарить меня в этой ситуации за что бы то ни было, — значит оскорбить меня.

— Нет, Кисыч! Кисыч?

— Что?

— Я тебя люблю!

— Я тоже.

— Ты мне позвонишь?

— Конечно!

— А когда?

— Если хочешь, то сегодня вечером!

— Хочу! Кисыч?

— Что?

— Ты будешь звонить мне каждый день?

— Конечно, буду.

— Ну, ладно, меня бабушка зовет чай пить.

— Иди, иди. Не переживай ни о чем. Ни о чем плохом не думай. Мы выкрутимся. И не из такого выкручивались.

Она ждет, что я положу трубку первым.

Я пью чай и читаю Гаспарова.

За этим занятием меня и застает отец, который только что прибыл из деревни.

— Ты уже в курсе?

— В курсе чего, сынок?

— Настя с нами больше не живет!

Он ничего не говорит. Гладит меня по голове, как в детстве.

Мы пьем чай, и из глубины ассоциативных связей-воспоминаний всплывает одна: после того, как было решено с абортом, мы также сидели с отцом и пили чай.

Дочитываю Гаспарова до конца. Ложусь рано и долго не могу уснуть.

Приходит Черкасов. Он в курсе. Убеждает сохранить отношения. Мама приходит с работы.

— Уехала? Хотя бы здесь поступила правильно. Я, честно говоря, даже этого от нее не ожидала!

Настя звонит каждый вечер, и все время попадает на маму.

Шестого ноября я прихожу к Людке. Восьмого у нее День рождения.

— Прежде всего, определи, любишь ли ты ее. Если да, попытайся сохранить отношения. Хотя твоя мать… Мне бы такую мать, — задумчиво добавляет она.

Домой я попадаю поздно, в двенадцатом часу. Родители, хотя и легли, не спят. О чем-то шепчутся. Я слышу, отец убеждает маму, что я сам должен во всем разобраться:

— Мало тебе Булановой! До сих пор себя укоряешь!

Он выходит в одних трусах и сообщает о звонке Черкасова. Я киваю — мол, хорошо, и ложусь спать.

Звонок вытаскивает меня из дремы.

— Не ходи, — шепчет мама.

— Она боится, что там Настя. И, помяни мое слово, она действительно там!

— Если она действительно такая, как ты о ней рассказываешь, то она сделает одно из двух: или сообщит о беременности, или будет угрожать суицидом, — сказала Людка три часа назад.

Я возразил тогда: "А какой в этом смысл? Чтобы она ни предприняла, ее все равно не примут в семью. Неужели она не понимает?"

— Вот увидишь, — Людка непреклонна.

Дверь в подъезд была открыта, и вряд ли закрывалась хоть когда-нибудь. На четвертом этаже я нашел квартиру и позвонил в полной уверенности, что пришел не туда. Послышались шорохи и голоса, дверь приоткрылась, и я узрел Саню. Он то ли был, то ли казался не таким уж и пьяным.

Его лицо выражало сомнения. Он будто боролся с чем-то.

— Родя, извини, но я не один.

— Как ты мог? — усмехнулся я.

Саня торопился объясниться, потому что совесть не давала ему покоя:

— Она позвонила, все рассказала, попросила помочь… мы выпили бутылку водки и еще пива. Пойдем. Ты сейчас выпьешь, успокоишься.