Роман Савов - Опыт интеллектуальной любви

Утром меня будит не звонок будильника, а звонок телефона. Стоило маме воткнуть провод в розетку, как оглушительный треск аппарата поднимает меня с постели.

— Алло!

— Привет, — грустный голос Насти вернул меня в ненавистный мир.

— Привет. Ты с ума сошла — звонить в такую рань.

— Извини, Кисыч, но вечером до тебя было невозможно дозвониться.

— Наверное, мама телефон выключила. В последнее время постоянно названивает какая-то девица — я популярен.

— Не сомневаюсь.

— Что ты хотела?

— Ты меня разлюбил?

— Нет.

— Скажи это еще раз.

— Я тебя не разлюбил. У меня просто много работы.

— Правда?

— Чистая правда. Вот и сейчас мне идти на работу.

Едва я выговорил это, как раздался оглушительный треск будильника. Я чертыхнулся.

— Когда же прекратится этот дурдом?

— Кисыч, скажи, что ты вчера был дома.

— Я был дома.

— Скажи, что у тебя никого нет.

— Кто у меня может быть? Я вчера первый раз вышел на работу. Насть, ну что ты?

Она пожелала мне удачного дня и удовлетворенная положила трубку.

Валентина Павловна объявила о своем намерении произнести тост.

Я насторожился. Уж больно пафосно все начиналось.

— Дорогие учителя, и молодые, и уже опытные. Я рада, что собрала вас всех вместе в этот праздничный для нас день. Предлагаю выпить это горькое вино за стадо. За баранье стадо…

Я в крайнем изумлении посмотрел на Тихонова. Он, держа стакан в руке, хмыкнул прямо в него.

— … это стадо — вы.

— Валентина Павловна! — попробовала ее перебить завуч.

Еркина огрызнулась:

— Не перебивайте, Елена Владимировна! Вы — стадо, а я — пастух. Хорошее стадо идет туда, куда указывает пастух. А он не дает своих баранов в обиду, оберегает их и следит за тем, чтобы им жилось хорошо. Так выпьем же за хороших баранов, послушных своему пастуху!

Вытаращив глаза, я медленно обвел взглядом слева направо коллектив. Все ели, как ни в чем не бывало. Земля ни у кого не ушла из-под ног.

Оскорбление? Метафора, взятая из Евангелия? Глупость? Гордыня?

В этот момент из-за стола встала Ольга Ивановна, быстро попрощалась со всеми и ушла.

Обстановку разрядили, включив музыку. Сама Еркина вела себя так, будто ничего особенного не произошло.

— Не пора ли собираться? — спросил я Тихонова.

— Потанцуй, Родион Романович.

Я понимал Тихонова. Ежедневная рутина. Хлопоты по уходу за дочерью, жена, теща, хозяйство и изматывающая работа: днем — школа, вечером и ночью — рефераты, рефераты, рефераты… Ему хотелось отдыха, разрядки, ему хотелось полных грудей Трушиной.

Но когда уходить мне? Я чувствовал себя прикованным к Тихонову, и в то же самое время меня не покидало чувство вселенского одиночества. Но Тихонов никакой поддержки обеспечивать не хотел, а может, не мог. "С кем он?" — спрашивал я себя, и не находил ответа. Определенно он не с нами, но и не с ними. Даже к Трушиной у него меркантильный интерес. Он создает иллюзию собственной значимости, поэтому каждая группа считает его своим, считает — и обманывается. Тихонов играет на слабостях людей, полагающих, что его присутствие избавляет их от одиночества. Он — иллюзионист. Интересно, поступая так (а ведь этому его научил Секундов!) он сам сознает глубину одиночества?

Странную, будто эзотерическая акварель небытия: люди погружены в глубины собственных личностей, но не тех, обычных, а новых, опьяненных неизвестностью. Каждый занят: директор ведет беседу со снохой, завучем, несколько женщин поют, красавица Городцова танцует, Суяров пьет водку, устало и презрительно разглядывая окружающих, Тихонов беседует с Трушиной в дальнем закутке столовой, куда несколько дней назад я помогал ему перетаскивать огромные кухонные плиты. В этом закутке он пытается ее соблазнить, возможно, не желая этого, а Трушина, пребывая в том же мрачном небытии, что и все остальные, не знает, что делать: согласиться, отказаться, разрешить поцеловать себя, показать груди или не показывать их, разрешить залезть под юбку или не разрешать? Она знает, что этот день кончится, как и тысячи других, а упущенное время проследует, не оставляя никаких следов в ее стареющем теле, кроме тех, что уже оставлены. Она боится, что рутина поглотит ее окончательно, что время заворожит ее, как заклинатель, что она змея и время заворожит ее. Они стоят в этом чаде времени, которое дымит, будто подожженная резина…

В дверях меня догоняет Тихонов. Я даже не понимаю, как умудрился он выкарабкаться из когтей этого марева, марева времени. До автобуса осталось десять минут. А самое интересное — автобус этот последний. Других сегодня не будет. Тихонов намеренно задерживает меня, боясь застрять в одиночестве. Мне представляется Сергей Алексеевич, одной рукой забирающийся под юбку Трушиной, а другую подносящий к глазам, чтобы посмотреть, сколько до отхода автобуса.