Асар Эппель - Гангутский рубль

Квартира была номер тринадцать, и проживание наше в ней вполне подтвердило репутацию этой не лучшей из цифр.

Валентина Петровна, получив столь «значительные» (а они и вправду были тогда немалые) деньги, была в ошеломлении. Никто из ее друзей и знакомых не мог и предположить, что монета, пусть даже серебряная, может столько стоить. Ошеломило ее также и то, что я проявил столь неслыханное благородство. Не только расстался с тем, что мне было подарено, но и проделал это в ситуации, когда прознать о ценности рубля в далекой Москве для нее самой было невозможно, да и я, продав коллекционеру рубль, мог оставить себе эти самые двадцать пять рублей, тем более они и так принадлежали мне как владельцу дареного еще года два назад рубля.

Тещу охватила за меня гордость — лишний раз повеличаться перед подругами столь порядочным и благородным зятем никогда не мешает. Но, конечно, она считала, что нам с женой, жившим тогда весьма скудно, двадцать пять рублей могли бы и самим пригодиться.

Именно поэтому в один из следующих приездов в Москву она привезла от Валентины Петровны новый подарок — что бы вы думали какой? Еще один Гангутский рубль. Еще одну совершенно новенькую сверкающую монету, явно никогда не бывшую ни в чьих, кроме Валентины Петровниных, руках, потом скоротечно погостившую в руках нашей мамы и наконец попавшую в мои.

— Можешь, конечно, оставить ее себе! Но Валентина Петровна наверняка надеется… — она оборвала фразу и, расхохотавшись, сказала. — Опять вчера кот повалил Вальку на диван!

Гангутский рубль между тем лежал на столе, а профиль Петра Великого на его аверсе словно бы говорил: «Пусть я государь давнего времен, но виктории и деяния мои вечны. Они навсегда. Значит, пребуду я и в вашей жизни, а уж в твоей, озадаченный кавалер, всенепременно. Изволь же поступать, как тебя обязывают обстоятельства житейские… Како сбережешь теперь смолоду честь свою? Похвально ли?».

А двуглавый орел на реверсе приуготовился ежедневно прилетать и клевать мне печень. Предстояла житейская и нравственная морока!

С момента дарения первого рубля прошло несколько лет и можно было не сомневаться, что редкостный экспонат подорожал, да и деньги, насколько я припоминаю, имели уже другую цену.

Теперь, когда я не был обязан продавать по дешевке рубль, который, между прочим, не был мне подарен, следовало бы продать его (хотя бы через Александра А.) за существующую нынешнюю наверняка высокую цену.

Но как объяснить столь торгашеское поведение моему другу?

Как растолковать Валентине Петровне новый ее, умножившийся теперь барыш? Она с ума сойдет от потерянных за первый рубль рублей. Именно за рубль рублей — такая словесная толчея завелась и заклубилась в эшафотной моей уже голове.

В прошлый раз все было чисто. Допустим, я мог бы взять за монету подороже. Но поступил я как мне было с руки! Ведь прошлый рубль был мой, и я его продавал за сколько хочу. А этот? Этот вообще-то чей? Как бы снова подаренный, но как бы и не подаренный. Мол, от вас, благородного и честного человека, от зятя моей подруги, ожидается решение высоконравственное и похвальное — да и государь наш Петр Алексеевич вопрошает со своего аверса «Похвально ли?»

Но сколько он теперь стоит? Как разведать у скрытных коллекционеров его цену? Коллекционер, он же когда видит редкую монету, истинную цену под пистолетом не назовет. Заметим, кстати, что в те времена еще не издавали никаких справочников.

И сколько же в Ленинграде будет застольных сожалений, предположений, сомнений и огорчений.

Вот, скажем, наша мама привозит деньги за второй Гангутский рубль. Вот вечером заходит к ней за невиданными деньгами Валентина Петровна, счастливая настолько, что не вовлечется даже в диванные интрижки с котом. Кот же будет спать на газете (с него шерсть лезет), а газета будет лежать на известном уже нам диване. За столом будет сидеть и тетя Нюра, которая работает на «Светлане» — мы о ней говорили. К чаю будет пирог с саго (или сагой — не знаю как. Саго это — привычная для Питера крупа, в Москве совершенно неизвестная).

Приготовленная для пирога с измельченными крутыми яйцами, она похожа на крупную икру, полупрозрачную, но не икряного, а мутновато-молочного цвета, точь-в-точь бурмицкий жемчуг эпохи вышеназванного самодержца Петра Великого. Как такой замечательный опрятный и горячий пирог можно изготовить на коммунальной кухне, где ходит с чайником полоумный Павлюк, где безучастный и объективный к порядкам в нашем отечестве появляется Лев Маркович или его жена Куна Фадеевна, куда приходит с погулянки Павлюков сын Витька, куда пробирается наш кот, чтобы украсть что-нибудь из-под кастрюльной крышки, прикрученной к кастрюльным ушам веревками в предвидении его покраж, где на высоком табурете всегда сидит туберкулезная Марья Васильевна и сплевывает мокроту в медицинскую баночку?