Кейт Аткинсон - Витающие в облаках

— Это еще что за хрень? — спросил Чик, тормозя, — на дорогу, прямо нам под колеса, вывалилась толпа людей. — Сраные студенты. — Он заметил Мейзи в зеркало заднего вида и добавил: — Извините за выражение.

— Я слыхала и похуже, — флегматично ответила она. — Смотрите, вон папа.

Она указала на фигуру, стоящую на газоне у здания студсовета. «Папой» оказался Роджер Оззер — опять в ораторском режиме: он вопил и жестикулировал, обращаясь к кучке студентов.

Пожалуй, Мейзи так заиграется и забудет, кто она.

— Он на самом деле не твой отец, — напомнила я.

— Правда? — удивился профессор Кузенс. — А ты так на него похожа.

Профессор вылез из машины и пополз улиточным шагом к Башне. Тут оказалось, что впереди нас стоит «скорая помощь», загораживая дорогу и добавляя драматичности происходящему в университете. Чик нетерпеливо забибикал. Санитар «скорой помощи» гневно взглянул на него и что-то произнес — я не разобрала слов, но жест, сопровождающий их, был недвусмысленным. Санитар с напарником принялись грузить в машину тело, похоже — бессознательное, пристегнутое к носилкам.

— Ой, смотри, это же Херр-увим! — радостно воскликнула Мейзи. — Как ты думаешь, он мертвый?

Я вытянула шею, чтобы разглядеть получше. И впрямь, на носилках лежал доктор Херр. Он был завернут в красное одеяло, по контрасту с которым казался еще бледней обычного — и правда похож на покойника. Я вылезла из машины и подошла к недвижному телу.

— Вам плохо? — спросила я.

— Вы его знакомая? — спросил санитар.

— Что-то вроде, — неохотно призналась я. — Что с ним случилось? На демонстрации затоптали?

— На какой демонстрации? — Санитар огляделся вокруг. Заметил плакат и прочитал вслух: — «Тигры гнева мудрее коней разрушенья». Что это значит?

Санитар был невысок ростом, зато молод, с волосами песочного цвета и добрыми глазами — униформа придавала ему расторопный вид, как это часто бывает.

— А разве что-нибудь вообще что-нибудь значит? — Я улыбнулась ему; он улыбнулся в ответ.

— Извините, — сказал доктор Херр, с трудом садясь, — мне что, суждено испустить дух здесь на улице, пока вы флиртуете с этой… — он помолчал, подыскивая нужное слово, — девицей?

Санитар посмотрел на доктора Херра и кротко сказал:

— Для человека, что вот-вот испустит дух, вы в неплохой форме.

— Очень профессиональный диагноз, — буркнул доктор Херр и снова откинулся на носилках.

— Что с вами случилось? — опять спросила я. — Вы попали в демонстрацию?

Доктор Херр неприятно прищурился. Одно стекло маленьких профессорских очочков треснуло, придавая ему странно шутовской вид. Ресницы у него были светлые и коротенькие, как у свиньи.

— Не говори глупостей, — сказал он.

Впрочем, он явно не хотел объяснять, как оказался на носилках, и санитар в конце концов открыл мне, что доктор Херр поскользнулся на обледенелом тротуаре и сломал щиколотку. Доктор Херр поморщился — не знаю, от боли в ноге или от прозаической природы своей травмы.

— Обледенелом? — спрашивает Нора. — Минуту назад у тебя шел дождь.

— Не только ты умеешь управлять погодой.

— Здесь нечего стыдиться, — сказал санитар. — У нас в травматологии полно бабусь, с которыми случилось то же самое.

— Ну спасибо, — сказал доктор Херр. Он притянул меня поближе и прошипел мне в ухо: — Я думаю, что меня столкнули. Я думаю, что меня пытаются убить.

— Столкнули с тротуара? — недоверчиво повторила я. — Если бы вас хотели убить, то уж наверняка столкнули бы откуда-нибудь повыше.

— Залезай, — скомандовал мне санитар.

Я колебалась.

— Пожалуйста, — слабым голосом сказал доктор Херр.

Я как раз пыталась придумать уважительную причину не влезать в карету «скорой помощи» (хотя на самом деле у меня таких причин было несколько), но тут Чик тронулся с места и укатил, скрежеща шестернями. Объезжая «скорую помощь», он громко загудел.

— Вот дебил, — сказал санитар.

Мейзи радостно помахала мне из удаляющейся машины. Я вспомнила, как точно таким же образом увезли желтого пса, и испугалась, что Мейзи тоже исчезнет без следа.

— Спасибо, ты хорошая девочка, — пробормотал доктор Херр.

По прибытии в Королевскую больницу мы на некоторое время застряли в приемной — в основном потому, что доктор Херр никак не мог решить, кого записать близким родственником, меня или свою бывшую жену Мойру. Наконец — несмотря на мои протесты, что я ему вообще никто, — он выбрал меня. У того же стола, что и мы, регистрировалась женщина — рука у нее была пробита гвоздем. Я взглянула на ее анкету и увидела, что в графе «Ближайший родственник» она пишет «Иисус». Может быть, она приятельница Дженис Рэнд. Потом она приписала фамилию Иисуса — Барселлос. Насколько мне известно, это было тайное знание, не доступное никому, кроме нее.