Кейт Аткинсон - Витающие в облаках

— Рита, придешь в этом сезоне на нас посмотреть?

— Как будто я хоть один сезон пропустила, — ответила мадам Астарти.

Брайан и Сандра были не просто Брайан и Сандра: они по совместительству являлись «Великим Пандини и его прекрасной ассистенткой Сабриной». Без них не обходился ни один летний концерт и ни одно представление в летних лагерях по всей стране. Каждый вечер Брайан скидывал обыкновенный пуловер и полиэстеровые брюки и преображался в подобие графа-вампира благодаря цилиндру и черному плащу с алым атласным подбоем («Из „Дворца остатков“, по семьдесят пять пенсов за метр, то есть пятнадцать шиллингов за ярд, если считать по-человечески», как объяснила Сандра). Сама Сандра влезала в чулки сеточкой и черное атласное платье, готовясь к тому, что ее будут перепиливать пополам и «исчезать» из ящика.

— Дикки Хендерсон, вот он был великий артист, — произнесла Сандра.

— А он умер? — спросил Брайан.

— Может быть, — мрачно сказала мадам Астарти. От жары и шума в «Крабе и ведре» ей явно становилось нехорошо.

— Еще по одной? — бодро спросил Брайан, обращаясь скорее к себе, чем к кому другому.

— Ты и так уже перебрал, — сказала Сандра. — Я выпью портвейна с лимоном, и ты тоже, но полстакана, не больше. Рита?

— Не откажусь.

— Сигаретку?

— Давай.

— Ты слыхала про ту женщину? — спросила Сандра. Ее лицо то расплывалось, то снова обретало резкость. — Которую выудили из моря. Ужасное дело.

— А уже знают, кто она есть? — спросил Брайан, залпом опрокинул свои полстакана и с надеждой уставился на дно, словно ожидал, что напиток появится там снова.

— Кто она была, Брайан, — поправила Сандра. — Ее больше нет. Если я правильно запомнила, ее звали Анн-Мари Девин.

— Как?! — Мадам Астарти опрокинула напиток на себя.

— Анн-Мари Девин, — повторила Сандра. — Она была жрицей любви. Рита, эй, отомри?

— Жрицей любви? — эхом отозвался Брайан.

Сандра вытащила из пачки еще одну сигарету.

— На, закури, — обратилась она к Брайану.

О нет, подумала мадам Астарти, только не это. Они начинают…

— Бедная тетка, — сказал Брайан. — Интересно, как она выглядела?

— Вроде меня, — сказала Сандра, — хоть мне не родня.

— Вот это жуть.

— Поди, приняла на грудь, прежде чем утонуть.

Мадам Астарти застонала. Стены паба уже начинали вертеться вокруг нее. Надо скорей убираться из этого кошмара.

Ветер ревет, море воет. Нора стоит на мысу, как фигура на носу корабля. По-моему, она пытается вызвать бурю. Это отвлекающий маневр — она готова на все, лишь бы не заканчивать свой рассказ.

Моя мать мне не мать. Мой отец мне не отец. Отец Норы ей не отец. Воистину мы все перемешались, как печенье в коробке.

На первом этаже Башни царил хаос. Там клубилась шумная толпа — большинство собравшихся явно не очень понимало, что делать дальше. Многие, конечно, пришли только в надежде увидеть что-нибудь захватывающее.

— Ценность захватывающих зрелищ сильно преувеличена.

Несколько человек осаждали Роджера Оззера — он стоял на лестнице, ведущей в библиотеку, и ораторствовал. Он проповедовал кучке воинственно настроенных студентов — в основном функционеров из Общества социалистов. Многие из них сидели по-турецки на полу, и в целом это выглядело так, словно он проводит собрание учеников начальной школы. Социалисты-аппаратчики громко выражали свое мнение, — казалось, они вот-вот начнут размахивать цитатниками Мао. Я поняла, что у меня сейчас опять заболит голова.

Я заметила Оливию — она стояла поодаль от толпы. У нее был странно-безучастный вид, словно ее кто-то загипнотизировал. За головой у Роджера Оззера кто-то размахивал плакатом: «ВОССТАНИЕ ЕСТЬ ИСКУССТВО И, КАК ВСЯКОЕ ИСКУССТВО, ИМЕЕТ СВОИ ЗАКОНЫ». Я решила, что это придумала Шерон, но Оливия сказала:

— Нет, это цитата из Троцкого.

— Что здесь происходит?

— По-моему, Роджер призывает уничтожить университет. Он хочет на его месте создать «Университет улиц» или что-то в этом роде, — устало сказала она.

— Улиц? А я думала, мы протестуем против войны… или против правительства…

Оливия равнодушно пожала плечами и вдруг в качестве эталонного non-sequitur объявила:

— Я беременна.

Она была бела как молоко.

— Мои соболезнования… или поздравления? В общем, что хочешь.

— Угу, — двусмысленно сказала она.

Очередная фраза, выкрикнутая Роджером, кажется, разозлила его слушателей.

— Скажи, пожалуйста, я могу с тобой поговорить? — спросила Оливия.