Барбара Квик - Девственницы Вивальди

— Тебе плохо, Анна Мария? — обратилась ко мне Ла Бефана, как мне показалось, с надеждой.

Я кивнула, отчаянно кусая нижнюю губу, поскольку Сильвио незаметно для остальных продолжал строить рожи.

— Тогда тебе надо в лечебницу!

Сильвио послал мне воздушный поцелуй, а я, вспомнив наши былые шуточки, показала пальцем на свой зад.

Я очень надеялась повидаться с ним снова, и, к счастью, уже на следующей неделе нам на примерку принесли почти готовые роскошные платья из красной тафты. Я подготовилась загодя: когда Сильвио начал пришнуровывать мне рукава, я сунула ему в руку записку. Прекрасный актер, он и глазом не повел, а послание мое оказалось у него в кармане так быстро, что никто и не заметил.

Я пребывала в такой уверенности до самого вечера. Уже отзвонили последний «Ангелюс», и мы с Клаудией улеглись в постель бок о бок, шепчась о том о сем, как вдруг она в упор спросила:

— Ты хорошо знаешь этого юношу, Аннина?

— Он самый милый и смешной парень на свете — к тому же, скажу тебе честно, он не как все другие. Он не то чтобы юноша, но и не девушка — в общем, ни то ни се. — Я повернулась к Клаудии, чтобы было удобнее шептать ей на ухо: — Я попросила его разузнать о медальоне: найти, если возможно, этого банкира, что обслуживает фон Регнацига, расспросить, откуда медальон взялся, и выяснить, у кого ключ.

Клаудия молчала, но я догадалась, что она внимательно меня выслушала и теперь обдумывает сказанное.

— А что, если эти сведения не придутся тебе но душе?

Клаудия частенько злила меня подобного рода заявлениями. Ее слова постоянно открывали те стороны дела, в которых она была намного опытнее меня, хотя и говорила она всегда по-доброму.

Я понимала, что правда о моем происхождении распахнет передо мной некую дверь, возможно закрыв при этом все остальные. Безвестная, но без серьезных физических недостатков figlia di coro всегда может рассчитывать на выгодное брачное предложение — при условии, что она уже пробыла в приюте определенный срок и успела обучить музыке двух воспитанниц, готовых занять ее место в coro. Если мне улыбнется удача, я смогу попасть в круг самых богатых и утонченных людей Венеции. Но не отвернется ли от меня счастье, если в ходе моих расследований выяснится, что я — дочь шлюхи, нищенки или цыганки? Какой купец или дворянин тогда возьмет меня в жены?

Впрочем, в любом случае, я и не мечтала выйти замуж иначе, как за Франца Хорнека. Но опять же, кто поручится, что его близкие согласятся породниться с девушкой без роду без племени, возможно произведенной на свет в грязных трущобах? А без родительского благословения нам все равно не на что будет жить: вступив в брак с протестантом — вообще, с иностранцем, — я заведомо не могла рассчитывать на согласие приютского руководства, а значит, и на приданое. Но даже если мне предложат это приданое, принадлежащее по праву любой примерной figlia di coro, я вынуждена буду отказаться от него, потому что по закону нашей Республики я тем самым лишу себя всякой возможности концертировать.

Все лежащие передо мной пути и возможности меня не устраивали. Я не могла выйти замуж, поскольку это было равносильно отлучению от музыки. Но и тяги к монашеству я в себе не чувствовала — тем более если вспомнить мое неясное происхождение. Всем известно, что только девушки из знатных семей могут сделаться певчими в хоре, тогда как все остальные принимаются в монастыри на правах обычных служанок. И наконец, я не желала стариться в Пьете. Насмотревшись на Ла Бефану, я поклялась, что любой ценой избегну подобной участи.

Итак, вскоре после этих событий я сидела в церкви, и тут меня впервые посетила задумка, первый выношенный мною замысел, сулящий некий исход — невзирая даже на то, что в случае неудачи этот исход мог стать для меня равносильным гибели. В отрочестве всех нас обуревает жажда справедливости, вот и я вновь и вновь размышляла над тем, что все мы, участницы coro, по сути — trompe-1'œil, имитация живых людей. Вместо жизни, вместо крови у нас в жилах течет музыка. Мы живем не ради собственного спасения, нет; нас, словно рабов, приговорили спасать других — всех, кто живет истинной, полной страсти жизнью, кому позволено каждую ночь видеть звезды и каждый день одолевать просторы суши и вод. Тех, кто знает собственное прошлое и имеет право уповать на будущее, тогда как наши «я» — наши истории и наши судьбы — укрыты под надежным замком.

Именно тогда я и загорелась идеей, которая могла бы прийти мне в голову и раньше, будь я немного хитроумнее. То, что я так пылко стремилась разузнать, было записано в libri dela scaffetta — прилежно охраняемых регистрационных книгах, куда в течение нескольких столетий со дня основания Пьеты вносят самые незначительные подробности обо всех подброшенных детях. Две scrivane — регистраторши, меняющиеся каждые три года, — ведут записи в этих книгах, не разглашая их содержания.