Татьяна де Росней - Ключ Сары

— Остановить тебя? — улыбнулся Жюль. — Мы не собираемся останавливать тебя, глупая, упрямая девчонка. Мы идем с тобой.

Мы направлялись к кладбищу, а сверху нас обжигало лучами слепящее, безжалостное солнце. Внезапно — на ровном, что называется, месте — у меня закружилась голова. Пришлось остановиться, чтобы перевести дух. Бамбер встревожился. Я ответила ему, что беспокоиться не о чем, это все от недосыпания. В который уже раз на лице его отразилось недоверие, но он снова ничего не сказал.

Кладбище было небольшим, но мы потратили много времени, пытаясь разыскать хоть что-нибудь. Мы уже готовы были сдаться, когда Бамбер вдруг заметил гальку на одной из могил. Еврейский обычай. Мы подошли поближе. На плоском белом камне была выбита надпись:

«Мы, евреи, бывшие узники концлагерей, поставили этот монумент через десять лет после интернирования в память тех, кто стал жертвой варварского гитлеровского режима. Май 1941 — май 1951 г.»

— «Варварский гитлеровский режим»! — сухо заметил Бамбер. — Получается так, что французы вообще непричастны к этому кошмару.

Сбоку на могильной плите были высечены имена и даты. Я наклонилась, чтобы рассмотреть их получше. Дети. Им едва исполнилось два-три годика. Дети, умершие в лагере в июле и августе сорок второго года. Дети «Вель д'Ив».

Подсознательно я понимала, что все, что я читала об облаве, было правдой. Но только сейчас, жарким весенним днем, пока я стояла у могилы, на меня вдруг обрушилось осознание кошмара происшедшего. Вся жуткая реальность давних событий.

И еще я поняла, что не успокоюсь до тех пор, пока совершенно точно не узнаю, что стало с Сарой Старжински. Пока не узнаю того, что было известно Тезакам и что они столь упорно скрывали от меня.

Возвращаясь в центр городка, мы догнали какого-то старика, едва переставлявшего ноги. На плече он волок корзину с овощами. Должно быть, ему уже стукнуло восемьдесят, у него было круглое розовое лицо и снежно-белые волосы. Я спросила у него, не знает ли он, где находился бывший еврейский лагерь. Он с подозрением уставился на меня.

— Лагерь? — переспросил он. — Вы хотите знать, где находился лагерь?

Мы кивнули.

— Никто не спрашивает о лагере, — проворчал он, отщипнув листочек зеленого лука-порея и не глядя на нас.

— Вы знаете, где он находился? — настаивала я.

Он закашлялся.

— Конечно, знаю. Я прожил здесь всю жизнь. Когда я был маленьким, то не понимал, что это за лагерь, вообще не знал, что это такое. Никто никогда не говорил о нем. Мы вели себя так, словно его здесь не было. Мы знали, что он каким-то образом связан с евреями, но ни о чем не спрашивали. Мы были слишком напуганы. И не совали нос не в свое дело.

— Вы можете рассказать нам что-нибудь об этом лагере? — спросила я.

— В ту пору мне было лет пятнадцать, — начал он. — Я помню лето сорок второго года, тогда по этой улице с вокзала каждый день проходили толпы евреев. Прямо здесь. — Кривым пальцем он ткнул в сторону улицы, на которой мы стояли. — Авеню де ла Гяр. Евреев было много, очень много. А однажды я услышал шум. Ужасный шум. Хотя мои родители жили довольно далеко от лагеря. Но мы все равно услышали его. Рев, который потряс весь наш городок. Он продолжался целый день. Я слышал, как мои родители беседовали с соседями. Они говорили, что там, в лагере, матерей разлучили с детьми. Зачем? Для чего? Мы не знали. Я видел, как мимо на вокзал прошла группа еврейских женщин. Нет, они не шли. Они ковыляли, спотыкаясь, по дороге, плача и причитая, и полицейские подгоняли их дубинками.

Он смотрел куда-то вдаль, вспоминая, и в глазах у него появилось отсутствующее выражение. Потом он с кряхтением снова взвалил на плечо корзину.

— А потом настал день, — продолжал он, — когда лагерь опустел. Я подумал: «Евреи ушли». Я не знал, куда. И перестал ломать себе голову над этим. Как и все мы. Мы не разговаривали об этом. И сейчас не хотим вспоминать. А кое-кто здесь даже не знает о том, что случилось.

Он развернулся и медленно двинулся прочь. Я принялась быстро записывать его слова в блокнот, чувствуя, что мой желудок опять готов взбунтоваться. Но на этот раз я не была уверена, что стало тому причиной — моя беременность или выражение, которое я прочла в глазах мужчины, его равнодушие и презрение.

Мы поднялись вверх по рю Роланд от площади дю Марше и припарковались перед зданием школы. Бамбер заметил, что улица называется рю ди Депорти, или Дорога ссыльных. К счастью, название оказалось подходящим. Не думаю, что я сумела бы сохранить спокойствие, называйся она, скажем, авеню Республики.