Виктор Мартинович - Паранойя

— Зачем?

А он как будто специально так их швырял перед собой, чтобы я спросил, и с удовольствием, по первому этому требованию, выдал:

— Если вашим личным вещам в результате обыска нанесен вред, вы можете обратиться в суд с требованием компенсации. — И, запустив очередной том («Айвенго» Вальтера Скотта), как плоский камушек–скакун в воду, в дальний угол, где тот хряснулся о стену, добавил: — Когда отсидите, конечно.

Несколько человек хмыкнули: чувствовалось, что это не первый их обыск за ночь, а количество шуток ограничено, и еще пару объектов назад они бы поддержали коллегу хохотком, но сейчас, в пятом часу ночи, будут экономить силы.

— А почему Пятый отдел всегда проводит обыски по ночам? — спросил я у двух жутко скрипучих кожаных курток, вскрывавших колонки моей аудиосистемы.

— Днем много оперативной работы, — басовый Динамик был взрезан перочинным ножичком, прорезиненная тростниковая бумага, еще недавно умеющая быть скрипкой, флейтой, бас–гитарой, свесилась вниз, как рука покойника.

— Может, я вам помогу? — предложил я двоим мужчинам, срывавшим заднюю крышку телевизора, позабыв открутить один из шурупов, и пластмасса дала трещину.

— Василий, займись, — кивнул на меня один из них, по всей видимости, в большем, чем Василий, звании.

Василий, стоявший на моей стремянке и проверявший плафоны люстры и зашедший в своем рвении так далеко, что даже приспустил розетку, скрывавшую уходившие в потолок провода, грузно спустился вниз, похлопал себя по брюкам, стряхивая побелку, и приказал мне следовать за ним. Он отвел меня на кухню, где попросил выложить все из карманов на кухонный стол, затем прощупал швы на одежде, вывернул карманы наизнанку, а я смотрел на этого полноватого, с неожиданно острым клювиком носа короткостриженного человека и удивлялся его умению производить такие движения с моим телом, ни разу не заглянув мне в глаза.

Он вертел и выворачивал меня так, как если бы я был подарком, а он — профессиональным упаковщиком, руки которого уже приучились отрезать, завернуть, приклеить, отмерить декоративной полоски, рубануть, скрепить, сделать бант, и все это — думая уже о своем, никак не сообщаясь душевно с предметом. Сына нужно отдать в секцию по боксу. Жена хочет новую машину. Очень тянет на рыбалку, но он не дурак рыбачить на льду. Руки поднимите. С другой стороны, подледный лов — он тем хорош, что, когда пробиваешь лунку, рыба туда сама прет, на свет просто. Ногу согните вот здесь. Сидишь и буквально одну за одной таскаешь. А если еще с друзьями, да сразу после этого — костерок, да по сто пятьдесят! Молнию расстегните.

— Есть! — закричали из спальни.

Туда сразу же затопотали ноги, тяжело, по–хозяйски, — да, конечно, все они «работали», не снимая обуви, привыкнув к тому, что там, где они, со своей неспешной «работой», там уже — не до церемоний, они и дома–то, похоже, обувь снимают с легким удивлением, отмечая, что здесь нельзя почему–то сбрасывать книжки с полок, нельзя вскрывать, ломать и плющить, нужно аккуратно, а руки — руки чешутся профессиональным азартом, и так хочется взять за шею фаянсового пса с секретера — подарок тещи на новоселье, и долбануть его головой о кухонный стол, и обнаружить там, с профессиональным удовлетворением, — записку от любовника, мамины наветы дочке против мужа или еще что.

— Понятые! — снова из спальни, и шаривший по мне кивнул, все думая о чем–то своем, и негромко сообщил в сторону коридора: «Сам — чистый».

Я, уверенный в том, что там, в спальне, — какая–нибудь дурость вроде забытой банки с кофе, принятой за молотый гашиш, с легким закатыванием глаз, готовый усмехнуться, ускорить их осознание, что — ошиблись, не попали, пошел в спальню, а там уже их было много–много, и лицо Саши съехало в сторону, он смотрел на меня по–другому, усики, до того порхавшие, как будто приземлились и сложили крылья.

«Пиши, — кто–то тянул его к протоколу. — Вот здесь. Да поразборчивей. На третьей полке платяного шкафа в спальной комнате обнаружен свитер, синий, весь в бурых пятнах, предположительно — крови», — и — как визуальный ряд, снабжающий эти странные слова, которых не могло быть в моей квартире, — нетронутый пока синий свитер, тот самый, пропавший в ночь нашей ссоры, с надписью «bear bears bear», сложенный так, что надпись пока не видна, лежащий действительно — на третьей полке платяного шкафа, куда я никогда бы его не положил ни в сознательном, ни в бессознательном виде (что он тут делает?!), потому что полка эта — для грязного нижнего белья, но не для трикотажа, и действительно — это уже подойдя ближе — весь в бурых пятнах, крупных буро–черных, как шкура медведя, пятнах, черт, кровь ведь красная, а тут — какая–то бурая субстанция, но я ведь не видел, никогда до этого не видел…