Лилия Ким: Аня Каренина

— Двадцать три пятьдесят, если тебе так уж интересно, — презрительно бросил Стива и засунул руки в карманы.

— Двадцать три пятьдесят! — простонала Долли. — И чипсы ещё пятнадцать! Пятьдесят рублей! Да я на пятьдесят рублей покупаю еды на два дня! Экономлю как последняя… — Дарья замялась. — А он! Он пиво покупает! Козёл! Сволочь! Убью гада!!! — Долли вскочила и принялась истерично колотить мужа красными кулаками. Она сильно замахивалась, ударяя еле-еле. Стива отшвырнул жену от себя так, что та, падая, опрокинула табуретку и тяжело плюхнулась в угол, задев один из ящиков с пожелтевшей рассадой, стоявших на подоконнике. Рассыпалась по полу земля, Долли помедлила мгновение, неуклюже поднялась и с ужасным визгом-воем снова накинулась на Стиву:

— Гад! Гад! Сволочь!!

— Да пошла ты в жопу! Заткнись!

— Да пошёл ты сам! Выметайся вон к той шлюхе, чья помада у тебя на штанах!!

— Я, между прочим, у себя дома! Так что, если хочешь, — выметайся сама к родне в Крыжополь!!

Беспроигрышный аргумент. Долли на секунду осеклась, плотно сжала губы и даже зажала рот рукой, пытаясь запереть в нём поток обвинений и эмоций. За несколько секунд её лицо стало малиновым, а глаза выпучились настолько, что казалось, вот-вот вывалятся из орбит. Стива отчётливо увидел вдруг киношную картинку-штамп — паровозный предохранитель зашкалило, стекло лопнуло, из котла слышится угрожающий свист…

— Не Крыжополь, а город-герой Брест!!!

У Стивы зазвенело в ушах, но он решил быть невозмутимым и ни за что не поддаваться на эмоциональный шантаж жены. Ведь если хоть один раз поддашься — всё, дальше не отмахаешься. Сначала заставит работать грузчиком в магазине, а потом и по набережным начнет таскать, романтики захочет! Нет! Надо выстоять!

«Ты же мужик! Не позволяй на себе ездить!» — приободрил себя Облонский и выдал невозмутимо:

— Вот-вот, туда и проваливай.

— Проваливай? Ах ты говнюк вонючий! А дети? Это же твои, между прочим, дети! Их что — тоже в Крыжополь?!

— В город-герой Брест. Будут горожане-герои брестцы! — съязвил муж.

— Я тебя убью! Убью, сволочь!

Долли вдруг с такой силой толкнула Стиву, что тот упал на холодильник.

— Хватит там орать! И не портите мебель! Поимеете хоть какую-то свою — тогда пожалста! — тут же раздался скрипучий недовольный возглас Карениной-старшей из соседней комнаты.

— А вы, мама, вообще не лезьте в нашу семейную жизнь! Дрючьте свою Аньку! Вырастили урода — теперь не возникайте! Всё сказанное и к вам тоже относится! — заорала Долли в стену.

— А что Аньку?! — вылетела из ванной, держа во рту зубную щётку и капая на майку зубной пастой, Каренина-младшая. — Я при чём? Мама! Скажи ей!

— Да что с этой стервой говорить? Я же предупреждала, что мы тут все повесимся с ней! Мать же никто не слушает!

— Заткнись, дура старая! Вырастила сынка! Хоть постыдилась бы перед обществом!

— Сама ты дура! Мы тебя прописали, и детей твоих!

— Внуков ваших, между прочим!

— О детях вспомнила? — вмешался в перепалку жены с матерью виновник скандала. — Час уже матом орёт, а Гришка некормленый весь на рёв изошёл!

— «Гришка на рёв изошёл»? «Некормленый»? Да я его два часа назад покормила! Ты бы хоть из приличия символически в содержании детей поучаствовал! Вспомнил, кто отец! Почему я всё должна делать?! И рожать, и кормить, и содержать ещё?!

— А я что, обязан вас содержать?! — Стива воспрял духом. — Я, что ли, должен? Вот новость! — Стива выпучил глаза. — У нас равенство полов! А дети, между прочим, твои! И я ничего тебе не должен!

Вечерами Облонский часто обсуждал на кухне с матерью теорию феминизма и находил в этой идеологии много здравого смысла.

— Вот правильно! — говорил он. — А то сидели всю жизнь на мужской шее, ножки свесив, под маркой своей типа слабости. Теперь — фигу! Слава богу, появились разумные тётки. Правильно! Всё по справедливости! Я вообще считаю, что мужчинам и женщинам надо жить отдельно, чтобы прямо города были отдельные — одни для мужчин, другие для женщин. И чтобы ещё тётки у нас, мужиков, сперму покупали! Секс тоже за плату!

Долли вылетела из кухни, вбежала в комнату, хлопнула дверью и прижалась к ней спиной. Потом, заливаясь слезами, вынула орущего Гришку из коляски, служившей ему и кроваткой, и вдруг ясно увидела, что красное, мокрое от слёз личико, белёсые волосы и глупые голубые глаза сына имеют совершенно невозможное сходство с чертами ненавистного Степана Облонского. Вся её ненависть к мужу в этот же момент сконцентрировалась на голодном младенце.