Питер Акройд - Журнал Виктора Франкенштейна

Я прождал весь день. Спрятавшись от дождя и ветра, я сумел с помощью фосфорной спички развести огонь из разломанных деревянных полок, что лежали на полу. Перед самым наступлением сумерек я вышел на причал. От воды шел запах керосина и смолы, слышалось негромкое бормотание прилива, бившегося о деревянные стенки набережной. Я заметил, что по течению плывет бревно, упавшее, вероятно, с торгового судна, — но что это? То, что я принял за бревно, оказалось пловцом, вытянувшимся в воде; я видел, как руки его движутся подобно некоему механизму; следа за ним не оставалось. Фигура приблизилась и подняла голову из воды. На мгновение ее осветил масляный фонарь, висевший в переулке на северном берегу. То было существо — оно плыло к мастерской, не отклоняясь от курса. Он наверняка увидел меня, но не подал никакого знака — ни приветствия, ни узнавания. Затем он снова нырнул, и я потерял его из виду.

Возвратившись в мастерскую, я сел. Я был совершенно спокоен.

Послышался звук, словно что-то взбиралось на причал, двигаясь с трудом, тяжеловесно, а вслед за тем — шаги. Внезапно предо мною вырос он. От одежды его шел пар; я заметил, что она до странности быстро высыхала у меня на глазах. Он обладал неким поразительным внутренним теплом.

Подавив внезапно охватившее меня неимоверное желание убежать от него, я остался сидеть.

— Вы меня разыскали, — произнес я.

Он взглянул на меня с выражением крайне пытливым. Глаза его сверкали, словно в глубине их горела свеча или лампа. Тогда-то я понял, что в глазах этих кроется глубочайший ум. Затем он склонил голову.

— Все материальное отбрасывает тень, — был его ответ.

Я был удивлен — нет, совершенно поражен — чистотой и отчетливостью его дикции. Казалось, я разговариваю не с дьяволом, но с ангелом.

— Что вы натворили? — спросил я его.

— Я? Ничего. Что натворили вы? Способны ли вы смотреть на меня без слез?

Словно под воздействием обуревавших его чувств, он повернулся и вышел на причал, однако через мгновение возвратился и снова встал передо мной. Теперь я внимательно осмотрел его. Каким-то образом ему удалось раздобыть брюки и рубашку, а также крепкие кожаные сапоги, доходившие ему до икр. На нем по-прежнему был черный плащ, который он взял у меня в ночь своего сотворения, шляпу же он забыл или потерял. Длинные желтые волосы, разделенные на макушке, доходили ему до плеч и придавали ему вид неестественно древний. Кожа его, изборожденная морщинами и складками, выглядела все столь же безобразной.

— Зачем вы ее убили? — спросил я его.

— Я хотел, чтобы вы обратили на меня свой взор.

— Что?!

— Я хотел, чтобы вы думали обо мне. Хотел пробудить в вас участие к моей судьбе.

— И для этого вы убили Гарриет?

— Я знал, что тогда вы не сможете отмахнуться от меня. Пренебречь мною.

— Разве у вас нет совести?

— Мне приходилось слышать это слово. — Он улыбнулся — вернее говоря, в лице его мелькнуло нечто, принятое мною за улыбку. — Мне приходилось слышать множество слов, для которых здесь, — он постучал себя по груди, — я не нахожу никаких чувств. Но ведь вы, сэр, способны это понять?

— Вещей, напрочь лишенных морали, в корне злонамеренных, я не понимаю.

— Неужто и малейшего представления о них у вас не имеется? Не хотите же вы сказать, что плохо знаете меня?

Тут я осознал, что голос его был голосом юноши — того юноши, каким он некогда был, — и что источник моего ужаса таился в несоответствии сладкозвучных речей искаженному облику существа.

— Надеюсь, память вам не изменила?

— Я молю Бога о том, чтобы это произошло.

— Бога? И это слово мне приходилось слышать. Стало быть, вы мой Бог?

Должно быть, на лице моем отразилось презрение или отвращение, ибо он издал жалобный вой — совершенно не в той манере, в какой мы беседовали. Одним внезапным движением он поднял лежавший на полу огромный дубовый стол, не избежавший повреждений, и поставил его на ножки.

— Но это вы помните? Ведь это моя колыбель. В ней меня качали. Или же вы предпочитаете делать вид, будто меня породила река? — Он сделал шаг ко мне. — Вы были первым, что увидел я на этой земле. Стоит ли удивляться, что ваша фигура представляется мне более сущею, нежели все прочие твари земные?

Я отвернулся, испытывая отвращение к себе за то, что создал это существо. Он, однако же, понял мое движение по-своему. Проявив невиданное проворство, одним прыжком он оказался передо мной.

— Вы не можете меня покинуть. Вы не можете заткнуть мне рот, какую бы неприязнь ни вызывали у вас мои слова. На дне ли морском, в горных ли недрах — мой голос настигнет вас повсюду. — Он помолчал. — Я не лишен разума. Вероятно, вы позаботились и об этом?