Александр Иличевский - Нефть

За прадеда Генриетта долго не шла: морочила голову, выбирая и среди прочих тоже. Но он был самый красивый, основательный и отлично гранил алмазы: и все-таки вышла (хотя жених презирал шабутной образ творческой жизни и не был столь искрометен, как многие из ее поклонников).

Приняла она его предложение ровно в тот день, когда он открыл собственную мастерскую и послал младшего брата, взятого им накануне в приказчики, к ней в дом с увесистым, как горсть картечи, ожерельем. (Кстати, отсюда можно сделать вывод, что претензии В.Е., по сути, бред: дед его не имел пая и не его дело было соваться в сложности частной жизни Иосифа, и пора бы это ему напомнить: меня уже уморило мое нижайшее и двусмысленное положение — одновременно подозреваемого и подмастерья.)

Известно также, что Генриетта была страшно рассеянной и что беспамятство Цили — от нее; дочь-подростка она пугала:

— Старайся запоминать все подряд, хотя тебе это и без надобности: пускай, запомни для упражнения. И всегда старайся вдумываться, как ты запоминаешь, потому что я уже едва знаю.

Циля, в свою очередь, бродя по дому в поисках очередной утраты, вздыхая, причитала:

— Рассеянность, мальчики, бич нашей семьи — бойтесь ее и будьте настороже: память, она, как жизнь, текуча, ох как текуча.

Генриетта из рассеянности и недотепства своего и ведать не ведала, что такое хозяйственная экономия: могла повторно купить одну и ту же вещь, тут же забывая, что она уже у нее имеется, и только помня твердо свою заботу, когда ее не было: как это и было с четырьмя мясорубками, одна из которых так и осталась лежать невостребованная, вся в патине, у Цили в кухонном шкафчике…

Потому основным хозяйством на досуге — чтоб только не развалилось — занимался Иосиф. Генриетта отвечала лишь за стряпню и уборку, да и то прибегая к помощи кухарки (хотя держать прислугу было не особенно-то и по средствам).

У нее напрочь вылетали из головы и рецепты, и способы; могла забыть запастись мацой на Пасху и за праздниками не уследить; да и того хуже — была запросто способна с веником в руках пробродить как во сне день напролет по дому в неглиже, как была встав с постели — медленно и отрешенно: непонятно, то ли заглядывая во все потолочные закоулки и бестолково припоминая, как — со стороны ручки или метелки — следует правильно снимать паутину, — и потом уж и забыв, что именно сделать хотела: просто думая о чем-то, восхитительно далеком и бесценном, что ей сейчас столь же явственно и доступно, сколь и невспоминаемо после…

Иосиф, застав ее в таком состоянии, молча садился у порога и после, когда наконец приходила от его присутствия в себя, расспрашивал пристрастно, нервно, мучаясь. Циля искренне что-то припоминала — с трудом и бессвязно, будто разматывала ход сложного, долгого сна, — и никак, никак невозможно было понять, почему она ничего внятного, чем занималась весь день неодетая, не способна ответить. Он холодел, и снова спрашивал и делал про себя разные предположения, отчаянно размышляя, что это измена, — и веник ему свидетельствовал, что был взят ею впопыхах — сделать вид в оправдание.

Кстати, истории о рассеянности Генриетты носят совершенно фантастический характер. Однажды, года три спустя после отъезда Иосифа, хотя он не дал ей развода, она повторно вышла замуж — за идейного, простоватого и доброго комиссара 11-й Красной армии, лихо вытряхнувшей в Гражданскую мусаватское правительство вместе с англичанами из Азербайджана.

Собираясь ехать вслед за ним, отбывшим по назначенью, в Пермь, она продала за бесценок дом и все ценное, что не возьмешь с собою. Утром в день отъезда в дверь загремел, заорал почтальон: "Телеграмма!"

Генриетта, уже внутренне расставшись с домом, постояла, размышляя, у порога и решила не открывать — все равно не для нее, но для новых хозяев… Почтальон пошел по соседям — сыскать, кому бы оставить. Вырученное от распродажи Генриетта завернула в платок, спрятала на груди, взяла за руку Цилю, обняла тюк с бельем — и, продираясь сквозь уличную неразбериху, как-то все же добралась до вокзала. Ей помогли забраться на крышу битком набитого вагона, и вечером, сидя с ребенком на тюке на перроне станции Баладжары — в ожидании, когда прицепят дополнительные вагоны, неосторожно наклонилась, платочек с деньгами выпал, и погодя увидев какую-то лежащую в пыли тряпицу, окликнула толкавшуюся подле женщину:

— Мадам, не вы ли это обронили?

Та ответила утвердительно и, промямлив благодарности, суетливо удалилась.