Сергей Красильников: Сучья кровь

— А ты моги. Потому что надо когда-то начать человеком становиться. Не откладывать на завтра. Не вспоминать, когда ты им был. А просто быть.

— Чтобы сейчас? — спросил Артур.

— Чтобы сейчас, — ответил отец.

Артур крепко сжал его руку.

— Вот что ещё, — сказал отец, открыв свой чемодан. — В этом конверте карточка твоя банковская. Там на счету все деньги лежат, которые мамка тебе переводила. Ну и код к карточке. Ты взрослый уже — сам соображай, что делать. Это твоё.

И уехал.

Артур в тот вечер позвонил Наташе, и Жене, и Толику. Наташа и Женя приехали, а Толик не ответил. Не застал уже он Толика.

Когда оправился, переехал в деревню, к бабушке. Там круглыми сутками «возвращал себе форму», как он сам выражался. Бегал по утрам, помогал по хозяйству — корову кормил, доил, огород весь перекопал и засадил, воду из колодца тягал, пирожки со шпеком готовить научился. Бабушка Артура, добродушная милая пенсионерка, просто не знала, верить ли в происходящее. До этого в последний раз Артур был у неё в свои двенадцать лет.

На пьянки и гулянки он не выезжал, и с Наташей держался довольно холодно. Она-то вначале была вне себя от восторга и любви, вместе с Женькой возилась над концептуальным снимком «п…а вибратору», но Артур только улыбался ей, и ничего более. Даже не поцеловал ни разу. Что он думал насчёт Толика, было непонятно. Он вообще так много молчал, что иногда казалось: а думает ли он ещё? Может, доктор ошибся или наврал?

— Молоко пей, — Артур с улыбкой протянул кувшин. Женя сделал пару глотков. Хорошее, парное, жирное молоко.

— Я читал — молоко очищает. Это универсальный антидот, — сказал Артур. — Альберт Хоффман, когда ЛСД открыл, и на себе проверил, думал, что отравился; в первую очередь молоко пить стал. Вот и я сижу, и молоко пью. Вывожу из организма дерьмо, которое сам туда понапихал. В молоке ведь — всё самое лучшее, что человек человеку дать может. Образец идеальной любви. Это ведь самое прекрасное, когда мать ребёнка к груди прижимает и кормит… Там и антивещества против бактерий, и питательные всякие элементы: расти, крепчай.

Всё лето Артур возился с книжками — упущенное осваивал. В начале сентября вернулся на учёбу, но не туда, откуда его вышвырнули, не на экономический, а на химфак. На деньги матери сдал на права и купил мотороллер. Устроился курьером подрабатывать.

— Думаешь, надолго тебя хватит? — спрашивал Женя.

— Всё ты как Наташа… Намекаешь, что сучья кровь верх возьмёт? Ан нет, братец… Я вещь одну, совершенно простую понял: слово от дела отделить, и всё. Хочешь дело сделать — так не говори никому. Делай. Хочешь слово сказать — так скажи. Ну и молоко. Вот и все тебе мои лекарства от головы. Я, знаешь, тогда, до этого — всю жизнь с ножом в голове отходил, как мне сейчас кажется. Только он там физически не находился, и во мне такая дисгармония развивалась… От отсутствия присутствующего в голове ножа. А когда он там появился, мне сразу легче стало. Как воссоединился с ним, с этим ножом в голове, как очистился. Тот кусочек мозга, который пришлось вырезать — он, наверное, и был сучий. Сукин мозжечок мой… Я его больше не чувствую. А может, и не в нём дело даже… Может, и нет его. И не было. Я думаю: как человек сделает — так и будет. Только делать надо.

— Нату из-за тебя чуть не посадили тогда, — покачал головой Женя. — Хоть бы суицидальную записку оставил, из приличия, что ли.

— Да я говорил, говорил же тебе: не помню я, что тогда было… Тогда, той ночью. Ну, да ведь не умер же я. Смотри: живее всех живых. И хорошо мне. Хорошо, от вот такой вот жизни, а не от той городской мути, в которой мы барахтались. Хорошо…

Выпили ещё молока. Артур задумчиво начал что-то наигрывать на гитаре.

— Хорошо тебе? — спросил Женя.

— Да, бесконечно, бесконечно хорошо, Жень, — ответил Ксен. Это было пару лет тому назад, они уехали вдвоём на ночную рыбалку. Закинули шнуры и валялись с пивом у костра. — А тебе разве не так же, не хорошо?

— Более того, даже. Мне, знаешь, абсолютно хорошо. Абсолютно. Вот как сердце раскрыл, и туда всё ввалилось, ночь, костёр, мы…

А ночь, и вправду, была изумительная. В кустах шуршали невидимые звери, гудели комары — тихо и злобно звенели в холодной пустоте, но нападать на приятелей не решались. Далёкое летнее закатное солнце рыдало и уходило, рыдало розовым, красным, багряным, и понемногу пряталось за горизонт, а на небе одна за другой высвечивались маленькие звёздочки. Изредка что-то мелькало между ними — как белые неуловимые призраки.