Сергей Красильников - Сучья кровь

Не стесняясь, Витя вдруг обнял парня и расцеловал его, в обе щеки расцеловал и заплакал.

— Мне главное не побить было, — сказал он, гася сигару. — Не побить, а чтоб они запомнили: у человека, который был сильнее их, в руках Пушкин был. Сила — в книжке. И, Женя, чудо-то какое, запомнили. Я всё думал: мечтатель я и дрянь, а вот, оказалось же: всё-таки народ соображает, когда его бьют.

— По-твоему получается, сейчас опять соображать перестанет. Раз ты в отставку уходишь…

— Не перестанет, Женя. Я своё семя посеял. Теперь буду на другом поле трудиться. Если хоть один задумался, хоть один человеком стал, Человеком… Не ахти каким, пускай, но стал! Хочет стать! Хочет! А мне и того хватит: пускай и один. Главное — есть, есть он, этот один. А там, может, где и другой, и третий. Я в Человека поверил, Женя.

Женя улыбнулся.

В автобусах теперь поставили автоматические компостеры, и кондукторы исчезли. Женя иногда думал — куда, куда ушли эти странные уроды? Чего они делают сейчас, убогие, ничтожные… Кому они нужны? Кто им платит? Вымерли или попрятались?…

Тоска его большей частью всё же ушла. С тех пор как думать начал над каждой фотографией, из головы напрочь исчезла вся депрессия и дурь. Раньше, бывало, отвалишься на столб, стоишь и думаешь: хреново. И жить хреново, и жизнь хреновая, и неинтересно ничего, и ничего не хочется, разве что вот только пива пойти вечером в бар попить. Возьмёшь фотоаппарат и сфоткаешь чего-нибудь. Пробуешь показать, как тебе плохо, этим снимком. А теперь совершенно по-другому. Думаешь, красивое бы. Сделать бы нечто такое, что ошарашит всех, аж руки чешутся. Хватаешь фотоаппарат, и гений в голове, и Наташа на телефоне.

— Чего нового у тебя?

— Волчок старый нашла. Пока ещё не знаю, правда, как мы его фотографировать будем.

— Выезжай. Я знаю.

И так изо дня в день, а потом выставки, газеты, дизайн. Звали уже всерьёз работать, но Женя не торопился. Чувствовал: надо ещё как-то самому немного. У Вити нашлись книги по фотографии; в свободное время Женя читал, всё чаще читал. Витя, конечно, совал свою классику, толковал о бессмертном, заставил даже одну книгу осилить из школьной программы: «Обломов». Нудная немного, но ничего. Прочитал.

За окошком проносились дома, домики, избушки… Автобус выехал в пригород, и дорога начала потряхивать старым асфальтом. Деревня. За каждой избушкой — огород, садик маленький. Мужик с козой мимо прошёл.

Женя вышел на конечной остановке и, миновав череду канав и тропинок, добрался до небольшой церквушки. От неё — километр пешком по дороге, по полю, а вокруг ветер, листья откуда-то прилетают. Оранжевые, красные листья, как календарные отрывные листки, как кусочки времени — мимо несутся, мимо, мимо. Ничего, всё хорошо будет. Всё хорошо…

— Я и здесь, и здесь могу построить, — доказывал Толик. — Я учусь, работаю. Я себя сам содержу — видишь?

— Ну и что, — ответил сосед. — Посмотри лучше, не что ты делаешь, а как ты это делаешь. Спишь по три-четыре часа в сутки. Играешь во что-то беспрерывно. Друзья тебе позвонят твои, а ты: да, иду. И рубишься ещё полтора часа. Ешь совсем мало. Скоро тебя либо с учёбы выкинут, либо с работы, одно из двух.

— Да пошёл ты!

Но Толику стало горько: ни одного слова сосед не соврал. Весь вечер ни во что играть почему-то рука не поднималась, все игры опротивели. Интернет опротивел. Сам себе опротивел. На мониторе — игра. В которую только что рубился. Дорогая красивая машина, совсем новенькая, и побережье, пальмы… И ведь ехал только что по этому лазурному раю, гнал на большой скорости…

— Женя? Давай пива попьём.

— Не могу я, Толик. Я занят.

— Чем занят?

— Фотографирую.

— Можно, я с тобой?

— Приезжай.

Была зима. Холодная, тяжёлая зима. Женя отогревал её своими фотографиями. Зимой его тянуло на доброе; чем суровее вокруг, чем злее — тем люди мягче и добрее становятся. Толя помог дотащить до леса кирпичи, а там сложили очаг под ёлкой, разожгли в нём костёр, и Женя начал фотографировать.

— Устал я, Женя, — говорил Толик. — Я вот только с тобой, Наташей и Ксеном поговорить могу. Ну, а с Ксеном такое вышло… А Наташа о своём, об экологии, эволюции, о Боге бесится. Так что только с тобой и получается.

— Да что тебя так мучает, я не понимаю?

Женя потёр замёрзшие руки. Фотоаппарат плохо переносит холод, и батарейка быстрее садится. Один знакомый оператор объяснял, что надо её натирать, от трения тепло создаётся, и она восстанавливается там как-то. Женя тёр фотоаппарат с того бока, где батарейка, и смотрел на Толю. Тот потерялся.