Ричард Хьюз - Деревянная пастушка

Он победоносно оглядел свою семью, но никто ему не перечил, если вообще кто-либо слышал его слова, ибо близнецы думали о лошадях, а Янош щекотал цветком ухо своей Трудль… Ну, а женщины, конечно, ничего в политике не понимают.

— Дети, опустите Фрицля на землю! — сказала Адель, заметив, что Лео с Эннхен пытаются каждый со своей стороны поднять за ноги таксу. — Идите за стол и допейте молоко.

— Но, бабушка, он же хочет посмотреть, что там, внизу, — возразил Лео.

— Кто это звонил? — спросила Ирма, когда Франц вернулся.

— Да никто… Я, во всяком случае, его не знаю, какой-то старый приятель дяди Отто по армии, который много лет не видел его и интересовался, где он сейчас.

— И вы ему сказали? — быстро спросил отец Петрус.

— Конечно. Я сказал, что он вернется к обеду.

— У меня кофе остыл, — пожаловался Вальтер.

Ирма тотчас поставила кофейник на спиртовку, чтобы подогреть, молча взяла отцовскую чашку с еще дымящимся кофе и выплеснула его за ограду.

— А рыбы любят кофе? — спросил Лео, но никто не смог ему ответить.

— Я в твое отсутствие говорил, — пояснил Вальтер Францу, — что теперь канцлер Гитлер в наших руках. Попомните мои слова: он станет просто марионеткой и будет делать то, что прикажут великие консервативные силы нашей страны, от которых он теперь полностью зависит.

— Право же, папа, — холодно возразил ему Франц, — ты, видимо, забываешь, что этот человек — патриот до мозга костей. Он и армия — естественные союзники, ибо у них одна цель — возрождение Германии, а потому вопрос о «марионетке», то есть кто кем будет вертеть, просто отпадает. В конце-то концов, Гитлер уже сделал то, что этому фигляру фон Папену самому в жизни бы не сделать: он очистил наши авгиевы конюшни от менял и приспособленцев-политиканов. А теперь, когда он избавился и от «левых», а также от прочих ненадежных элементов в своем Движении, все здоровые и разумные силы нашей страны будут счастливы объединиться вокруг этого человека, которого ты так издевательски именуешь «марионеткой»!

Вальтер начал терять терпение.

— Да неужели ты действительно считаешь, что какой-либо благовоспитанный человек…

Но тут выяснилось, что отцу Петрусу пора уезжать: его ждут неотложные приходские дела…

Итак, отец Петрус подоткнул повыше сутану и, пыхтя, покатил на своем велосипеде с моторчиком.

Ему предстояло еще заехать к лесничему (престарелая мать лесничего, судя по слухам, была in extremis [56]), поэтому он покатил по пыльной каммштадтской дороге, которая вскоре углубилась в лес. Солнце уже стояло высоко в небе, и запах сосны и лесная тень освежающе подействовали на отца Петруса, равно как и тишина: он еле вынес всю эту болтовню о политике у фон Кессенов.

Однако ему все же удалось удержать язык за зубами. Дело в том, что у церкви имелась своя (и весьма надежная) система информации и священнику было известно куда больше о том, что произошло, чем кому-либо в замке. Нацисты признались лишь в нескольких десятках смертей, тогда как он-то знал, что их уже сотни, и далеко не только среди заправил СА или даже «левых». Убили Эриха Клаузенера, главу «Католического действия», и Адальберта Пробста, лидера «Католической молодежи», а также известного католического деятеля Герберта фон Бозе, который, по мнению некоторых, написал для фон Папена марбургскую речь. Если прибавить эти три ничем не оправданные убийства к унизительному положению, в которое был поставлен фон Папен, ясно, что для церкви это не предвещает ничего хорошего.

По мнению других, марбургскую речь написал протестант Эдгар Юнг, а потому Юнга тоже убили. А фон Кар, ныне совсем уж безвредный человек, фигура из прошлого: как раз утром священнику позвонили по телефону и сообщили, что его вытащили из постели в ночной рубашке и отправили в Дахау и никто не знает, что с ним стало. А этот безобидный бедняга Вилли Шмидт — вчера вечером он играл своим детям на скрипке, чтоб они не шумели, пока готовят ужин, когда к нему ворвались в дом и увезли — одному богу известно куда… И все по приказу фюрера. Вот он каков, этот патриот, вокруг которого «все здоровые и разумные силы нашей страны будут счастливы объединиться».

И однако же (думал отец Петрус, сворачивая на дорожку, которая вела к дому лесничего), эти фон Кессены ведь вполне приличные люди и слышать такое от них совсем уж огорчительно… Конечно, ни он, ни кто-либо другой не считал, да и не мог считать, что происходит убиение лишь невинных: в молитву о тех, на ком лежит тяжкая вина, следовало включить немало покойников. Гейнес и Рем, да и вся компания этих мерзавцев немало пролила крови… Тут отцу Петрусу вспомнился Чикаго, где он работал одно время в германской католической миссии: там гангстеры-соперники убивают друг друга и никому до этого нет дела, если они случайно не пристрелят на улице кого-нибудь из прохожих. Но Германия все-таки цивилизованная страна — это не Чикаго, и у нас тут не бандиты — не какие-нибудь О'Бэннионы, Торрио, Дженна или Друччи! И убийцы и убитые считались равно достойными занимать самые высокие посты в государстве, а этот наш Аль-Капоне как-никак федеральный канцлер Германии, который сидит в кресле Бисмарка!