Эрико Вериссимо - Пленник

Лейтенант задумался: ему вдруг вспомнились картины ужасов, свидетелем которых ему пришлось стать за последний год.

— Допустим, что так, — тихо сказал он. — Но где же выход?

Она пожала плечами.

— В прошлом веке Ницше убил бога, и, как кто-то потом иронически написал, в конце концов бог убил Ницше. Теперь, в наши дни, бог, по-видимому, вновь подвергается опасности лишиться жизни…

— Если бы техника сумела убить бога, — перебил он, — то человечество ненадолго пережило бы погребение своего создателя.

Он замолчал, отломил кусок хлеба и с трудом проглотил его — корка оцарапала ему горло. Сутенер по-прежнему поглядывал на него и улыбался. Учительница снова заговорила:

— Вера в существование бога не мешала людям на протяжении тысячелетий истреблять друг друга в жестоких войнах. Мне кажется, страх перед богом не главное, важно, чтобы люди любили друг друга или хотя бы не ненавидели до такой степени, чтобы прибегать к насилию для разрешения проблемы сосуществования.

Она закурила новую сигарету. Лейтенант заметил, что в пепельнице лежат уже три окурка. Учительница выдохнула целое облако дыма.

И тогда он, ни разу в жизни не куривший, вспомнил суровые предостережения их пресвитера, неизменно поносившего курение. В детстве и юности он почему-то всегда связывал сигареты с проститутками — накрашенными негритянками, щеголяющими в ярких платьях.

В зал вошли пятеро солдат, женщин с ними не было, они, видимо, явились сюда из какого-то бара. Учительница обернулась на их громкие голоса. Один из солдат подмигнул ей и приветственно махнул рукой. Она улыбнулась. Затем, когда улыбка на ее лице погасла и оно снова стало серьезным, она сказала своему собеседнику:

— Люди всегда считают себя созданными по образу и подобию божьему, носителями хотя бы одной божественной частицы.

— И меня так воспитали.

— Вы католик или протестант?

— Баптист.

— А!.. Так вот, люди считают, что на них возложена некая миссия. Словно в тайнике своего существа они хранят закрытую и запечатанную книгу божьих заповедей, полный текст которых никто никогда из первых рук не получал. И вот… скажем, в этом одержимом веке книгу решили открыть, и оказалось, что в ней одни чистые страницы. После этого, уже не ссылаясь на то, чего хочет бог, люди вознамерились сами управлять своими судьбами. И начали задавать себе мучительные вопросы. Стоит ли быть добрым? Имеет ли нравственность абсолютную ценность? И самое главное: способны ли люди сами себя спасти? Если бог мертв… или пребывает скрытым и предан забвению… кто же тогда всевышний судья? И в результате, лейтенант, мы лишились моральных ценностей, мы не умеем отличать добро от зла, нравственное от безнравственного. Сегодня поговаривают даже о «ситуативной этике», это, в сущности, удобнейшая индульгенция.

— Но кем эта индульгенция подписана?

— В данной войне, мой друг, вашим военным министерством.

Он засмеялся. Официант подошел с меню, чтобы они выбрали десерт. Они заказали мороженое — ванильное и шоколадное. Поговорили о жаре, о фильме, который она видела несколько месяцев назад, о цветах в ее саду…

— Вы же ничего не ели, — заметила она, взглянув на тарелку лейтенанта, где лежал почти не тронутый салат.

— Не хочется.

— Вас что-то тревожит?

— Немного.

— То, о чем вы не можете мне рассказать?.. Ну конечно, не будем касаться ваших личных дел.

— Да нет, пожалуйста! Я сам давно хочу задать вам нескромный вопрос, но… не осмеливаюсь.

— Спрашивайте. О чем мы будем говорить в этот вечер, ни на что не повлияет. Ведь, скорее всего, мы больше никогда не увидимся.

— Хорошо, я спрошу. Почему вы живете в этой стране? Ведь здесь ад, а вы продолжаете тут жить. Если вы не можете или не хотите ответить, я пойму ваше молчание и мы поговорим о чем-нибудь другом.

Его собеседница на миг заколебалась.

— Вам в самом деле интересна моя история? — Она бросила сигарету в пепельницу и тут же закурила другую. — Я расскажу… в немногих словах. Мои родители приехали сюда вскоре после свадьбы. Я родилась и выросла здесь. Отец владел чайной плантацией в окрестностях города. Он был человеком недюжинным, много читал, увлекался живописью. Он прекрасно ладил с туземцами, они его любили. Моя мать была отличная хозяйка, и мы все трое жили очень счастливо. Мне исполнилось тринадцать лет, когда началась вторая мировая война, и восемнадцать, когда полуостров захватили трудолюбивые и энергичные желтокожие человечки, обожавшие своего императора… Хорошо, лейтенант, я буду краткой. Кончилось тем, что нас отправили в концлагерь. Мать умерла от дизентерии, и захватчики нашли предлог, чтобы уничтожить моего отца… — Она поглядела с вызовом на лейтенанта и добавила тихо: — А меня изнасиловали отвратительно сопящие солдаты с черными блестящими волосами. Это было страшно. Я чуть не сошла с ума, хотела умереть… Нет, нет, не надо выражать мне сочувствия, лейтенант. С тех пор прошло больше двадцати лет. Я осталась жить.