Николай Никандров - Диктатор Пётр

– Мама,– спросил Вася,– а они нам заплатят за это?

– За что? – усталым вздохом отозвалась мать, работая.

– А за то, что остановились у нас. За квартиру, за самовар…

– Не говори глупостей!

– Ну, а если они сами предложат тебе на расходы?

– Да не предложат они ничего! Какое вам может быть до всего этого дело!

– Ну, а если они все-таки спросят тебя, сколько тебе дать, ты тогда, смотри, не стесняйся, больше проси. Им ничего не стоит дать, а нам пригодится, мы сможем улучшить себе питание.

– Понятно,– поддержала брата Нюня.– Сто миллионов в сутки проси.

– Ты бы только посмотрела, какие у них чемоданы! – сказал матери Вася.

Мать рассмеялась:

– Ага, значит, вы уже успели все рассмотреть!

Она не кончила фразы, как в столовую вошли приезжие, умытые, посвежевшие, довольные, с полотенцами в руках.

IV

Несколько мгновений они стояли рядом, неторопливо вытирая полотенцами руки и как бы новыми глазами осматриваясь вокруг.

Она была так моложава, а он, напротив, так старообразен, что никто не сказал бы, что это мать и сын.

Петр бросил меткое слово, когда, полчаса тому назад, в шутку назвал свою тетку королевой английской. С правильными, чересчур крупными чертами лица, с ярким румянцем на щеках, она на самом деле носила на себе какую-то печать знатной породистости. В то же время Жан, в противоположность матери, представлял собой типичнейшего плебея: долговязого, сутулого, с длинными руками и удручающе-громадными ступнями. На нем, точно на военном, все было защитно-зеленого цвета: и френч, и галифе, и длинные чулки, и фуражка.

– Ну-с,– сказала Ольга,– усаживайтесь к столу, сейчас будем чай пить.

– Бабушка Надя, садитесь! – наперебой кричали дети, нервно размахивая руками, очевидно все еще находясь под впечатлением чемоданов.– Бабушка Надя, вот здесь садитесь! Бабушка Надя, вот для вас хорошее местечко, вот, вот! Бабушка Надя, в кресло, в кресло, в мягкое кресло! В кресле вам будет покойнее!

А у самих от голодного нетерпения сводило под столом ноги, а в душе закипал бунт. Когда же, наконец, достанут что-нибудь съестное из той дорожной корзины!

– Ого, какие у вас внимательные дети! – поразилась москвичка, важно опускаясь в мягкое кресло, как английская королева.

– Все дело в воспитании,– сказала Ольга и вспыхнула от материнской гордости.– Кто как воспитывает.

– Спасибо вам, детки, спасибо, что порадовали,– ласково благодарила москвичка детей и растроганными глазами смотрела на них, на одного, на другого.– Какие же вы, однако, хорошие, какие вы заботливые! Значит, в провинции еще сохранилась нравственность, несмотря на революцию. И вы всегда такие? – спросила она у детей.

– Всегда! – выстрелили дети дуплетом.

– Ну, хорошо,– сказала москвичка.– Потом я вам дам, там у меня есть в вещах, по плитке шоколада.

– Спасибо, бабушка Надя! – звонко, как соловей, неестественно высоким голосом запел Вася, так что в горле у него потом запершило, а из глаз покатились слезы.– За шоколад спасибо!

– Спасибо, бабушка Надя! – едва поспевала за ним Нюня, еще более возбужденная, чем он, с пунцовыми щеками.– За шоколад спасибо!

– Ну, когда получите, тогда и поблагодарите,– благодушно засмеялась в кресле москвичка.– А то они уже и благодарят. Да,– вздохнула она и покачала головой,– воспитание великое дело! С него и надо было начать, а не с революции! Вот мой Жан тоже, когда был маленький… Жан! – закричала она сыну рассерженно по-французски: – Не нюхай руки! Это же дурно!

А Жан, едва усевшись на стул, некрасиво нагорбился, провалил грудь, выпятил живот, вытянул далеко вперед свои длинные, тягостно огромные ноги и принялся старательно приглаживать обеими руками пробор на голове, потом с таким же усердием стал нюхать ладони, сложив их лодочкой и прижав к носу.

– Жан! – прикрикнула на него мать во второй раз.– Перестань наконец нюхать! Все обращают внимание!

Жан опять, как школьник, быстро отдернул от носа руки, однако через минуту снова принялся за прежнее, и было это у него вроде болезни.

Не посидев вместе со всеми и пяти минут, все время проявлявший странное беспокойство, точно его где-то ожидали или он кого-то ожидал, он вдруг встал, взял с подоконника фуражку с каким-то нелепым техническим значком и направился к выходу.

– Тебе, конечно, уже не сидится? – спросила мать.

– Я сейчас,– отвечал сын, кособоко остановившись среди комнаты и подергивая кожею щек, то одной, то другой.