Июнь Ли - Добрее одиночества

Никто не проронил ни слова, но затем Тетя, подняв глаза и встретившись взглядом с Жуюй, вздохнула и пожалела вслух, что они с Дядей не смогли обеспечить ей более спокойное житье, что Шаоай так вызывающе себя ведет.

– Знали бы твои тети, какие мы плохие родители, не послали бы тебя сюда, наверно, – сказала Тетя с удрученным видом.

– Для каждой семьи написана своя книга испытаний , – промолвил ее муж, глядя на Жуюй участливо, побуждая ее согласиться с ходячей фразой, что она и сделала, сказав, что Тетя не должна так переживать, что все в конце концов образуется.

Очень желая поверить кому-то – предпочтительно не мужу, – Тетя, похоже, ухватилась за слова Жуюй и повторила изречение, словно, успокоившись благодаря собеседникам, захотела внушить им в ответ еще большее успокоение. Когда из комнаты Дедушки, который еще не ужинал, послышались требовательные звуки, Тетя встрепенулась и взялась за дело. Дядя с нежной печалью смотрел, как она наполняет миску жидкой кашей и добавляет сверху мягкий ферментированный тофу. По крайней мере, подумала Жуюй, у нее есть он, а у него она, они могут держаться друг за друга, как держатся ее тети-бабушки.

Когда Тетя вышла из комнаты, Дядя сказал, обращаясь к полупустым тарелкам:

– Очень мило с твоей стороны, что ты такая тактичная.

Жуюй невольно усомнилась, что Дядя, который очень редко начинал разговор, сейчас говорит именно с ней. Она посмотрела на него, но он только улыбался, глядя на остатки еды, как улыбался, когда соседи дразнили кого-нибудь во дворе или когда Тетя жаловалась на погоду. Жуюй не была уверена, что он ждет от нее ответа.

– Шаоай с самого начала была своенравная, – продолжил Дядя. – Трудный ребенок, прямо скажем. Мы разговаривали с Тетей про второго ребенка, она хотела, но я был против, мне подумать было страшно, что придется пройти через все еще раз.

– У вас мог родиться кто-нибудь с другим характером, – сказала Жуюй. – Я слышала, что у одних и тех же родителей могут быть совсем непохожие дети.

Дядя вздохнул.

– Нам многие это говорили, но я не верил. Честно говоря, я жалею теперь, что был такой упрямый. Если бы мы завели второго, сейчас нам, может быть, легче было бы, как ты считаешь? По крайней мере Шаоай бы училась быть доброй к младшим. Нам очень грустно, что она не приняла тебя как члена семьи.

Жуюй покачала головой, словно давая понять, что это не имеет значения. Если бы у Дяди и Тети был еще кто-нибудь – мальчик, скажем, – ее тети-бабушки, скорее всего, сочли бы эту семью неподходящей для Жуюй и отправили бы ее жить в другое место, к другим людям… но все это пустые, бесполезные мысли. Она встала и сказала, что уберет со стола, если Дядя не будет доедать.

Последние дни лета, как всегда, были солнечные. Августовская жара, хоть и сходила уже на нет, была все же достаточно сильна, чтобы создавать иллюзию нескончаемости минуты, дня, времени года. Цикады, упрямые создания, долгие годы прожившие под землей, не желали покидать своих постов на деревьях; но дни их были сочтены, закат глушил их песни и приносил, наряду с первым прохладным дуновением, осенний стрекот сверчков.

Один лист падает, и знаешь, что осень настала ; утром в последний день августа Жуюй услышала, как во дворе бабушка Бояна, беседуя с соседкой, вспоминает эту пословицу. Смена времен года, судя по всему, пробудила в людях сентиментальность, все как будто готовились к тому, что некая их малая часть умрет, как умирают летние существа. Арбуз Вэнь, услышав слова пожилой женщины, затянул фальцетом отрывок из оперы, где старый военачальник горюет о дереве, одряхлевшем за пятьдесят лет его службы; близнецы Вэня пустились передразнивать отца из-за сетчатой двери, а потом захихикали, оборвав представление и уменьшив печаль.

Подожди немного, не раз говорили Жуюй соседи, ты полюбишь пекинскую осень. Или же: дождись осени, и ты полюбишь Пекин. Идея, что можно полюбить место или отрезок времени, была нова для Жуюй; она, может быть, переварила бы это лучше, не будь все убеждены, что ее чувства должны быть именно такими. Время года было для нее временем года, не больше и не меньше, потому что так воспринимали время ее тети-бабушки, каждый день был для них копией предыдущего; а место – любое место – было всего лишь частью пространства, дающей тебе пристанище на пути от начала к концу. Лишь на театральных подмостках старик может положить руку на шершавую кору дерева и предаться печали из-за своей грядущей смерти; в реальной жизни, если человек горюет о себе, это горе так же бессловесно, как тусклый свет в глазах Дедушки, который лежит в застойной лужице дней, скопившихся вокруг его умирающего тела.