Июнь Ли - Добрее одиночества

– Какая милая, какая очаровательная невинность, – сказала Енин, улыбаясь себе, словно смакуя свое замечание, но прежде, чем Жуюй смогла ответить, она начала взбивать подушку. – Какая твоя сторона кровати? – спросила она, и ее лицо вдруг сделалось ледяным, как будто она истощила запас доброжелательности и теперь хотела отстраниться от всего.

Потом, лежа без сна, Жуюй услышала, как Шаоай забирается в кровать между ней и Енин. Обеих старших девушек трудно было назвать приятными, и Жуюй удивилась тому, что они подруги. Или, может быть, у них не могло быть иначе, лезвие одной постоянно должно было врезаться в лезвие другой, желание ранить было неотделимо от желания быть раненой.

Много позже Жуюй разбудило злое перешептывание. Она не знала, который час и как долго длилась ссора. Она лежала как могла тихо, старалась дышать ровно, и вскоре стало ясно, что они спорят из-за парня.

– Пускай себе идет в монахи, – сказала Шаоай, – раз не имеет храбрости постоять за себя.

– Не в храбрости дело. Вопрос в том, что для него лучше.

– Или в том, что лучше для тебя? Разумеется, тебе труднее будет его охмурить, если он побреет голову и будет жить в храме.

– Это гнусно, Шаоай.

– А правда – она такая. Неприятная на вкус.

– Ты к нему несправедлива, ты слишком строго его судишь, потому что ревнуешь.

– Ревнуешь – неверное слово, – сказала Шаоай. – Он недостоин моей ревности.

– Еще бы, – сказала Енин. – Любой парень, на какого я обращаю внимание, для тебя низменное существо. Ты хочешь, чтобы я никого не любила и вечно была приклеена к тебе.

– Если у тебя такое ощущение, ничто не мешает отклеиться в любую секунду.

– Немудрено, что ты теперь так говоришь, когда с тобой делит постель миленькая и глупенькая девчушка.

Какое-то время обе лежали тихо, затем Жуюй почувствовала щекой легкое дуновение: Енин подняла комариную сетку.

– Куда ты? – спросила Шаоай.

Енин не ответила, и пару секунд спустя Жуюй услышала шаги ее поношенных шлепанцев в сторону общей комнаты. Она стала ждать колокольчика на входной двери, но он молчал.

– Ну как, вдоволь наслушалась? – спросила Шаоай тихо, но не шепотом.

Жуюй лежала не шевелясь.

– Я знаю, что ты не спишь, – сказала Шаоай. – Просто чтоб ты не поняла ситуацию превратно: парень, про которого мы говорили, был и моим другом, но теперь он боится дисциплинарных мер из-за участия в протесте. Его родители устроили так, что он уходит на время из университета и перебирается в храм. Вообрази себе. Подальше от мирских дел.

Пожалуйста, сделай так, чтобы она перестала. Пожалуйста, убери ее, ведь она для тебя пустое место, и для меня поэтому тоже.

– Мы с Енин не согласны насчет его решения – я думаю, это все, что тебе надо знать, – сказала Шаоай. – Она считает, это хорошая идея. Любая идея, которая спасет его задницу, для нее хорошая идея. Но потом она чувствует себя несчастной из-за того, что отпускает его в мир, куда ей нет доступа. Мечтает, видимо, стать его персональным храмом.

Столько горечи звучало в этих словах, что Жуюй не вытерпела:

– Я не просила тебя мне рассказывать.

– Я для того тебе рассказываю, чтобы сэкономить твое время, чтобы ты не раздумывала над этим долго, – сказала Шаоай. – Теперь ты все знаешь, и лучше выкинь это завтра из головы.

Но Жуюй понятно было, что это не все; впрочем, это не имело для нее большого значения, потому что отделять правду от неправды – не ее дело; секреты, какими бы они ни были, порождают уродство. Жуюй чувствовала, что к ней льнет нечистота, словно присасываются к телу пиявки, про которых она читала.

– Хотя, если подумать, тебе, может быть, и полезно будет узнать чуть побольше про то, как все на свете устроено, – сказала Шаоай. – Твои тети-бабушки, похоже, здорово постарались тебя изуродовать.

– Ты даже их не знаешь, – сказала Жуюй.

– А я хочу их знать? – отпарировала Шаоай. – Судя по тому, как они тебя воспитали, я бы всякому юному существу посоветовала бежать от них как можно дальше.

Дома Жуюй приучилась не волноваться, видя, как люди обмениваются за спиной у ее теть насмешливыми взглядами: никто из них ее теть-бабушек не понимал, и, что важнее, тети не нуждались в понимании посторонних. Ей хотелось сейчас, чтобы она могла воспринимать болтовню Шаоай как нечто столь же маловажное, но Шаоай, судя по всему, твердо решила, что не отстанет.

– Дай-ка объясню, что я имею в виду, – сказала Шаоай. – Вот что ты думаешь про Енин? Она хорошая, по-твоему? Твои тети назвали бы ее хорошей?