Июнь Ли - Добрее одиночества

– Разве птица не должна улетать, когда едет машина? – спросила Сычжо. Где-то она прочла, сказала она, что единственная эмоция, какую испытывают птицы, это страх.

– Может быть, вороны привыкли к машинам.

– То есть они больше не могут почувствовать страх? Ворон лишили их единственной эмоции?

Боян повернул на узкую боковую дорогу. Что-то, он чувствовал, пошло не так. Он мысленно вернулся к прогулке – Сычжо, фотографируя змея, выглядела спокойной и заинтересованной; когда они встретились днем, в ней не ощущалось никакой апатии. Почему его слова об озноблении не были восприняты как безобидное проявление внимания?

– Мне чудится, что вы не только птиц имеете в виду, но и что-то еще, – сказал он.

– Всегда есть что-то еще, разве нет?

Что он думал о ней (он даже начинать не хотел в этом разбираться) и что она думала о нем (у него не было никакой возможности это узнать) – эти вопросы сопутствовали им на прогулках; но они никогда не останавливались, чтобы бросить прямой взгляд на безмолвных сопровождающих.

– И что это за что-то в данном случае? – спросил Боян.

Сычжо смотрела вперед – машина приближалась к концу узкой дороги, где ее перегораживала металлическая цепь. По ту сторону цепи была открытая площадка. Боян просигналил, и кто-то выглянул в окно одноэтажного строения, а затем отпер дверь. Это был старый мужчина, чье лицо, пока он шел через площадку и когда говорил им, что закрыто, ничего не выражало.

– Как закрыто? – удивился Боян. – И пяти еще нет.

– Закрыто, – повторил старик и перевернул висевший на цепи картонный прямоугольник, чтобы они увидели надпись. Продано, гласила она.

Боян наклонился с извинением перед Сычжо – она села прямее, чтобы он мог порыться в бардачке. В конце концов он нашел нужную полупустую пачку сигарет – у него лежало там три пачки разных сортов, из которых он брал в зависимости от того, с кем имел дело.

– Кому продано, папаша? – спросил он, протягивая старику сигарету.

Тот понюхал ее – она была самого дешевого сорта из трех – и кивнул сам себе.

– «Городскому океану», – сказал он.

«Городскому океану», повторил Боян мысленно.

– Случайно не «Столичному океану»? – спросил он.

Старик подтвердил: да, «Столичному». Боян задал еще несколько вопросов, от которых старик отмахнулся.

– С этим к сыну моему, – сказал он и пошел прочь.

Не разыгрывает ли дурачка, подумал Боян, но делать было нечего; он задним ходом двинулся обратно.

Они остановились у другого заведения в нескольких километрах по главной дороге. Когда официантка принесла меню, Сычжо сказала, что хочет только горячего чаю.

– Вы не простыли? – спросил Боян.

Ему уже раньше следовало постараться ее подбодрить, и он сделал бы это, если бы не узнал, что участок вокруг старой закусочной продан «Столичному океану». Скорее рассеянный, чем расстроенный, он заказал чайник чаю для Сычжо и пельмени с собой.

– Почему вы решили не есть? – спросила Сычжо. – Ведь говорили, что проголодались.

– Если вы неважно себя чувствуете, лучше будет вернуться в город как можно скорее, – ответил Боян.

– Или вам надо вернуться из-за каких-то дел и мое самочувствие – подходящий предлог?

– Я не работаю по субботам.

Официантка, женщина не молодая и не старая, принесла чай, и Сычжо спросила, можно ли заказать тушеное мясо по-деревенски из меню.

– Придется подождать, – ответила официантка, глядя на Бояна: несомненно, она понимала его роль. Он сказал, что у них масса времени.

– Я вижу, кое-кто сегодня в капризном настроении, – промолвил Боян, когда официантка ушла.

– И вы как хороший человек считаете нужным потакать каждому моему капризу?

– Вы наименее капризная женщина из всех, кого я встречал.

– Значит, получили свою долю женских капризов? – спросила Сычжо. – От скольких женщин, интересно?

– Почему вы спрашиваете?

– Я не имею права проявить любопытство?

В ее глазах вызов смешивался с обреченностью; такого выражения он в них еще не видел. Возможно ли, что она, менее опытная из двоих, наконец сдалась – при том что он до сей поры боялся, что это произойдет с ним? Он ощутил прилив удовлетворения: до того момента не было ни малейшего признака, что он существует в ее мире не только как шофер и спутник во время прогулок, и ее выдержка забавляла и вместе с тем озадачивала его.

– Разумеется, вы имеете полное право проявлять любопытство, – сказал он, наливая ей чай. – Но я вот чего не понимаю: чем вас огорчило мое замечание про ознобление?