Дженнифер Уорф - Вызовите акушерку. Прощание с Ист-Эндом

Он шёл впереди, и у неё была возможность обдумать, почему же она вышла за него замуж? Порой он оборачивался и подзывал её жестом, ожидая, что она прибавит шаг. Она не обращала на него внимания и продолжала плестись, влекомая милосердной инерцией.

Вдруг ребёнок проснулся и принялся ёрзать и изгибаться, как это свойственно младенцам. Мать крепче прижала к себе его крохотное тельце. Она остановилась, подошла к витрине, оперлась коленом на бордюр, сунула палец в шаль и опустила взгляд на малыша…

Поверьте, в этот момент вы бы уже не жалели её – вы бы начали преклоняться перед ней. Улыбка смягчила и разгладила её точёное лицо, и на нём проступил образ прекрасной Мадонны – единственное возвышенное, что осталось в них двоих. Это была та же вечная улыбка, от которой таяли сердца бесчисленных поколений мужчин. Когда мужчина впервые видит, как женщина так смотрит на его ребёнка, в его душе что-то сжимается. Они видят эту улыбку посреди подушек в спальнях, где слабо пахнет духами, в детских комнатах – во всех этих уютных гнёздышках, которые они так трудолюбиво строили, чтобы защитить собственный мир. Но нет, всё та же щедрая улыбка во всём её неуловимом великолепии сияла здесь, в окружении лондонской грязи.

Они смешались с толпой и были забыты, а я продолжал свой путь, зная, что в нищете и несчастье кроется неукротимая полнокровная сила, которая и правит нашим миром, к счастью или к несчастью.

Двое нищих в лондонской толпе, а на груди матери – само Будущее. Несчастная и великолепная Уличная Мадонна…

Человеческая память – странная штука. Наш мозг состоит из миллионов, возможно миллиардов, взаимосвязанных соединений, питаемых электрическими импульсами. В них хранятся наши воспоминания, которые порой забываются на много лет и словно бы теряются. Но они по-прежнему внутри нас и ждут только искры, которая вернёт их к жизни.

Сборник статей Г. В. Мортона послужил для меня такой искрой. Как-то раз я взяла его с собой в отпуск и после насыщенного дня, заполненного плаванием и катанием на велосипеде, села с книгой под последними лучами вечернего солнца. Когда я читала это прекрасное, трагическое описание опустившегося мужчины и несчастной женщины, я вдруг вспомнила семью Лейси. Я совсем забыла о них. Первую страницу статьи, где говорилось о нищей паре на лондонской улице, я прочла бездумно, но за ней следовало душераздирающее и вместе с тем оптимистичное описание материнской любви. Искра памяти вспыхнула, и история семьи Лейси, как принято говорить, встала у меня перед глазами. Оставалось лишь записать её.

Джону Лейси принадлежал паб «Остролист» неподалеку от Поплар-Хай-стрит. Когда мы познакомились поближе, мне стало казаться невероятным, что пивовары Труманы вообще выдали ему лицензию и платили зарплату, но в профессиональном мире встречаются вещи и почуднее, и он наслаждался ролью, которой щедро одарила его судьба.

У Джона Лейси обнаружили диабет с поздним началом. Он не слишком прогрессировал, и врач сказал Джону, что тот может контролировать болезнь с помощью диеты с пониженным содержанием сахара и углеводов. Но Джон Лейси отказался от ограничений, и уровень сахара в его крови только рос. Ему выписали инъекции инсулина, и врач рассудил, что раз уж пациент не следит за своим питанием, он вряд ли будет регулярно делать себе уколы. В связи с этим он обратился к сёстрам ордена Святого Раймонда Нонната, чтобы те дважды в день приходили к Джону Лейси. Процесс занимал массу времени. В те дни применяли раствор инсулина, и каждый укол действовал только двенадцать часов. Нас часто просили взять на себя диабетиков, поскольку рассчитать и набрать нужную дозу лекарства и ввести его под кожу было очень непросто.

Мы с сестрой Евангелиной отправились оценить состояние мистера Лейси. Паб располагался в переулке и не вызывал желания в него заглянуть. Это был узкий и грязный проулок, несколько домов в нём разрушили бомбы, а некоторые стены держались только благодаря подпоркам. Заведение не бросалось в глаза – его фасад ничем не отличался от окружающих зданий: бурая краска, облетавшая хлопьями, грязные окна, узкая, вечно закрытая дверь. Единственным, что выделяло паб в ряду соседей, была вывеска, – но она была такой старой, что болталась на одном гвозде, и краска с неё давно уже слезла.

Мы вошли через паб – это был единственный путь в квартиру хозяина на втором этаже. Площадь заведения составляла около двадцати квадратных футов [25], здесь были высокие потолки и деревянный пол. По залу было расставлено несколько дешёвых деревянных столов со стульями, вдоль одной из стен высилась барная стойка. С потолка свисала погасшая лампочка, вокруг которой жужжали мухи. Стены и потолок были выкрашены в грязно-жёлтый цвет. На стене висела картинка, но настолько грязная и тусклая, что сложно было сказать, что на ней изображено: морской пейзаж или охотничья сценка.