Д. Томас - Арарат

Существует снимок, который мог бы означать конец карьеры Филби как советского агента: фотография, где он и его товарищ стоят на фоне горы Арарат. Его английским "хозяевам" следовало бы заметить, что их "шпион" находится не на турецкой стороне этой горы, как им представлялось, а на советской! Что заставило его пойти на такой риск, почему он позволил сделать этот снимок? Просто потому, что знал: его "хозяева" – полные профаны в топографии! Так сказал мне Филби.

Что ж, может, оно и так, но я подозреваю, что существует и более интересная причина, скрытая даже от него самого… Арарат – священная гора для всех армян!» – Ну, здесь, – вставил Сурков обычным голосом, – редакторские каракули: «народа Армянской ССР!» – «…Легендарная гавань Ноева ковчега! Арарат, украденный фашистами после множественных геноцидов – и 1915 года, и более ранних… Сегодня крошечная часть древнего Урарту, древней Армении, которая выжила после бесчинств младотурок, является процветающей частью советского содружества республик; однако ее народ не может ни на мгновение забыть о том, что их самая большая святыня находится во враждебной стране под пятою военной диктатуры. "А ты, гора моя святая, ко мне когда-нибудь придешь?" (Геворг Эмин). Больше чем гора – символ справедливости и свободы…

Итак – Филби у Арарата! Разве не мечтал Филби бежать в его чистейшие снега! Белые пики чистейшего снега над солнечной Арменией, ее древний язык, который никогда не исчезнет: "не знать износа каменным подошвам…" Уставший от обмана, разве не стремился он, подобно Мандельштаму в предшествующем поколении, выработать шестое чувство – чувство Арарата? Разве не говорит он этой разоблачительной фотографией: "Если бы вы могли видеть, то увидели бы, на чьей я стороне! Но эти пики ослепляют вас…"» – Русский поэт бросил стопку листов на пол. – Ну вот, как можете видеть, наши редактора разрешают теперь очень многое!

– Не понимаю, – сказала Донна, – почему они выбросили упоминание о военной диктатуре в Турции? Ведь это же не их союзник?

Виктор мрачно усмехнулся:

– Ты так полагала?

Он нагнулся, подобрал свои бумаги и выровнял их.

– Ладно, теперь самое интересное. Я просто пытался таким образом выяснить, правда ли то, о чем сказал мне один мой друг. У него есть любовница, которая закатывает ему сцены, отравляет ему жизнь. Ее мать была актрисой у Мейерхольда, и это чувствуется. Ну и она путается с одним довольно-таки высокопоставленным типом по фамилии Козарский. Он в некотором роде «голубь», и время от времени его тревожит совесть. Он сказал ей, что к концу года в Польше будет введено военное положение. Поляки сделают это сами. «Солидарность» будет сокрушена. Я говорю вам об этом конфиденциально. Никто с этим ничего не поделает, включая вас. Мой друг был приглашен на декабрь в Варшаву, однако его подруга не хотела, чтобы он впутался в какое-нибудь дурное дело, потому-то она и проговорилась. Вот, – он постучал костяшками пальцев по своей рукописи, – подтверждение того, о чем говорил Козарский. Эти долбаные редактора знают, откуда ветер дует.

– Но, Виктор, это же ужасно, – сказала Донна, тревожно прищурившись. Григор, откинувшись назад вместе со стулом и медленно выпуская дым сигары сквозь стиснутые зубы, кивнул в знак согласия.

– Так что вашим дерьмовым радикалам лучше не причитать о Сальвадоре, а позаботиться о Польше, – ворчливо сказал Сурков.

Григор помотал головой:

– Обе страны под угрозой, мой друг.

Они пустились в спор насчет того, какая диктатура таит в себе большее зло – левая или правая. Сурков утверждал, что левая хуже, поскольку ее философия настолько всеобъемлюща и по видимости разумна, что она пожирает и тела, и души.

– Скажите это тем армянам, которых истребили фашисты в пятнадцатом году, – проговорил Григор, упираясь в него тяжелым взглядом. – Эти ублюдки!

Он завел литанию жертвам геноцида, заставив тем самым Суркова кивать и извиняться. Григор настаивал, чтобы Донна показала своему гостю воспоминания о геноциде, написанные ее отцом; но Донна, в замешательстве опустив глаза, сказала, что отец ее очень слабо владел английским и что его почерк почти невозможно разобрать. Ей стало еще больше не по себе от смущения, когда Григор заявил, что у него ничуть не ухудшился сон, когда армянский террорист взорвал какого-то крупного турецкого чиновника.

– Что за дерьмовый мир, – сказал Сурков, тяжело вздохнув. Он глотнул бренди, осушив стакан. Вкус был сладкий. Он понял, что по ошибке налил в стакан для бренди зеленый шартрез, и спросил, не осталось ли кофе. Донна сказала, что ничего не стоит приготовить еще один кофейник. Она прошла на кухню, и Виктор нетвердой походкой последовал за ней. Прислонясь к дверному косяку, он смотрел, как она засыпает кофе в кофеварку, укладывает тарелки в посудомоечную машину («Чудеса Америки!» – заметил он со смешком) и протирает тряпкой электрогриль.