— Может, это происходит от того, друг мой, — настаивал толстяк, — что нрав мой испорчен парижским обыкновением вступать в беседу сразу и не делать некоторых жестикулярных приготовлений?..
— Оно дело конечное! — резонно согласился возница, слегка освежая кобылу кнутом.
Толстяк еще много и быстро говорил, пересыпая ломаным французским языком свой еще более неуклюжий русский, когда на мосту через Неву при очередном толчке коляски неожиданно возвратился к жизни князь и заговорил жестким флигель-адъютантским речитативом:
« — Никогда, никогда не женись, мой друг; вот тебе мой совет, не женись до тех пор, пока ты не скажешь себе, что ты сделал все, что мог, и до тех пор, пока ты не перестанешь любить ту женщину, какую ты выбрал, пока ты не увидишь ее ясно, а то ты ошибешься жестоко и непоправимо. Женись стариком, никуда не годным... А то пропадет все, что в тебе есть хорошего и высокого. Все истратится по мелочам...» Взгляд князя в продолжение монолога был попеременно направляем то в серенькое петербургское небо, то на кобылий зад — видимо в душе князя обожествление прекрасного пола жестоко боролось с физиологической правдой бытия...
Размеренный ход коляски и армейские наставления были прерваны у деревянного мостика, ведущего с правого берега Невы на Заячий остров. На этом страшноватом месте у подножия Петропавловской крепости беззлобно волновалась компания подвыпивших офицеров.
— Стой, стрелять буду! — закричал, выбегая оттуда под ноги удивленной кобыле, маленький растрепанный гусар с огромным кавалерийским палашом наголо и без малейшего признака огнестрельного оружия.
— А! — это поручик Бесяев, любимец моего полка, — успокоил князь, — хороший офицер, но и пьян непременно... Поручик был без сопротивления подобран в коляску и начал терпеливо и безуспешно попадать острием палаша в ножны. Его рука в грязной белой перчатке, неловко охватившая великоватый эфес, то и дело мелькала у самого носа светлейшего, нисколько, впрочем, не мешая плавному и неуклонному течению княжеской речи:
« — Да, да, да! Не смотри на меня с таким удивлением. Ежели ты ждешь от себя чего-нибудь впереди, то на каждом шагу ты будешь чувствовать, что для тебя все кончено, все закрыто, кроме гостиной, где ты будешь стоять на одной доске с придворным лакеем и идиотом... Да что!...» — А вот здесь вы, батенька, категорически не правы! — встряла в монолог неприятная мелкотравчатая личность в выпирающем из под пиджака жилете и странном картузе, маскирующем очевидную обширную лысину, — Женщина не есть единица быта! Женщина, в последнем счете, есть инструмент эпохи и соответствующих этой эпохе классовых отношений!..
Пьер ошарашенно оборотился к плешивому, неизвестно каким чертом оказавшемуся в коляске. Бесяев, который закончил таки упражнения с палашом, теперь делал безуспешные попытки перекреститься... Князь брезгливо поморщился и продолжал, не удостаивая резонера ответом:
« — Моя жена — прекрасная женщина. Это одна из тех редких женщин, с которою можно быть покойным за свою честь; но, боже мой, чего бы я не дал теперь, чтобы не быть женатым! Это я тебе одному и первому говорю, потому что я люблю тебя». — Видимо, Бесяев, лысый, извозчик и кобыла у князя в счет не шли...
«Ты не понимаешь, отчего я это говорю. Ведь это целая история жизни... Ты говоришь, Бонапарте и его карьера; но Бонапарте, когда он работал, шаг за шагом шел к своей цели, он был свободен, у него ничего не было, — и он достиг ее. Но свяжи себя с женщиной — и, как скованный колодник, ты теряешь всякую свободу. И все, что есть в тебе надежд и сил, все только тяготит и раскаянием мучает тебя...
Ежели бы ты только мог знать, что это такое toutes les femmes distinguees и вообще женщины! Отец мой прав. Эгоизм, тщеславие, тупоумие, ничтожество во всем — вот женщины, когда они показываются так, как они есть. Посмотришь на них в свете, кажется, что что-то есть, а ничего, ничего, ничего! Да, не женись, душа моя, не женись, кончил князь Андрей.» — Когда это я упоминал Наполеона? — мучительно задумался Пьер...
— Мерзавцы! Народ припомнит вам этот заговор против работниц — шипел про себя лысый философ...
— «Mon amour madame Belliac...», — начал развязно напевать Бесяев, но запнулся, тщетно пытаясь придумать русскую рифму к подозрительной французской фамилии...
— «Не разденется никак», — хотела подсказать кобыла, но постеснялась.
— Оно дело конечное! Вам, графьям можно и не жениться. А нам как быть?! — уныло думала она, наблюдая, как холостое петербургское солнце тонет в зыбком устье Невы.
Читать дальше