Алан Силлитоу - В субботу вечером, в воскресенье утром

— Мне плохо, — буркнул он.

— В таком случае давай я вызову тебе врача.

— Плохо, но не настолько.

Жив он или умер — ему было, в общем, все равно. Колеса переменчивой судьбы, упрямо прокладывающие путь и оставляющие глубокую колею в его сознании, еще недостаточно обнаружили свое направление, чтобы решить, что лучше. Он уставился на розовое пятно обоев над камином, угнетаемый стучащей в висок и не находящей слов для выражения мыслью. Ему казалось, что он сходит с ума. Он слышал доносящийся снизу звон посуды, глухое урчание фабричных машин в конце квартала, шаги прохожих, возгласы детей, играющих под уличными фонарями, гул проплывающего низко над крышами домов самолета, наминающий игру астматика на гребенке через папиросную бумагу, — но все это было лишено какого-либо смысла, все смутно сливалось в некий единый мир подземелья, перекатывающийся через черное облако его тоски. Он твердил себе, что скоро вернется на работу, а вечерами будет ходить в паб или кино; сядет в автобус, идущий в город, а там пройдется по «Вулворту», присматриваясь, что бы такого купить на Рождество, но ничто не могло вывести его из полудремы, в которой он пребывал последние три дня.

Эти дни казались сотней лет, и все их Гусиные ярмарки, Ночные фейерверки и Рождества прокатывались по нему и впивались в тело, как раскаленное железо в камере пыток. Отрываясь от созерцания обоев, он снова проваливался в сон, в котором ему являлись страшные, но не запоминающиеся видения, а потом просыпался, и нагло ухмыляющийся диск дешевых настенных часов говорил ему, что спал он всего две минуты. Он понимал всю бесполезность борьбы с холодной тяжестью своей безымянной болезни, как и вопросов, откуда и почему она появилась. Он и не спрашивал, полагая, что она как-то связана с его поражением в борьбе с армейскими, а об этом он предпочитал особо не задумываться. Он не спрашивал себя, потому ли оказался в столь плачевном положении, что не имел права любить двух женщин, или потому, что эти двое представляли собой закон клыка и когтя во всей его наготе, закон, на котором основываются все остальные законы, закон и порядок, против которого он боролся всю свою жизнь, но так бездумно и беспорядочно, что не проиграть просто не мог. Все эти вопросы прозвучат позже. А сейчас простой факт состоял в том, что двое армейских в конце концов его достали — в чем он не сомневался с самого начала, — достали и превзошли на поле боя в джунглях.

Он поел, но курить не стал, как не бросился и в волнующуюся поверхность озера и водоворот своего сознания. Да у него и желания такого не было, он просто ждал, сам о том не догадываясь, когда поток иссякнет и волны вынесут его на песчаный берег целым и невредимым, исцеленным от мозговых колик, готовым продолжать жизнь с того места, где она оборвалась. Боль таилась в каждой клетке его организма, в каждой — своя, особенная боль, и в тот момент, когда отчаяние прошло, он понял, что именно оно стало той анестезией, которая позволила ему выдержать реальную острую боль, заставившую его проваляться в постели еще неделю.

В субботу утром он не ответил на ворчливый оклик отца, зовущего его к завтраку. Голос прозвучал, как всегда, отчетливо и повелительно, Артур слышал, как он перекатывается по ступенькам вверх, проникает сквозь закрытую дверь спальни, но продолжал просто смотреть на стену, пытаясь понять, сколько еще раз отец будет его звать, пока не поймет, что это бесполезно.

Потом заглянул Фред и спросил, все ли в порядке.

— Да, а что? — по возможности спокойно ответил Артур.

— Да ничего, я просто подумал, что, если тебе плохо, надо бы вызвать врача. Выглядишь ты неважно.

— Ничего мне не надо, — сказал он.

— Что, армейские достали?

— Да. Оставь меня в покое. В понедельник на работу я не пойду. Но все в порядке. Закрой дверь, когда будешь уходить.

— Что это за девушка привела тебя домой вчера вечером? — полюбопытствовал брат.

— Какая девушка? Оставь, говорю, меня в покое.

— Может, все же вызвать доктора?

— Нет. Отцепись.

Фред вышел и закрыл за собой дверь. Артур откинулся на подушку и снова погрузился в полудрему. Что за девушка? Наверное, Дорин. Она еще в «Белой лошади», когда я вырубился, дала мне глотнуть бренди, а потом вышла вместе со мной и повела по Эддисон-роуд медленно, шаг за шагом. Он вспомнил, что пытался заговорить с ней, только вот что ответил, когда она спросила, как он умудрился довести себя до такого состояния? Впрочем, он не сомневался, что это было нечто правдоподобное. Потому что даже когда соображаешь туго, нетрудно придумать какую-нибудь отговорку. Или попросту соврать, добавил он про себя.