Алан Силлитоу - В субботу вечером, в воскресенье утром

Артур стоял прямо, напряженно, слегка покачиваясь, глаза его блестели, пальто было расстегнуто. Он механически пошарил в кармане в поисках очередной сигареты, но, вовремя вспомнив, к чему привела прошлая попытка закурить, отказался от этого намерения и уронил руки по швам.

— Посмотри, что ты наделал, гаденыш, — не унималась женщина. — Облевал лучший костюм Альфа. И посмотрите только на него: стоит себе и в ус не дует. Может, все же скажешь что-нибудь? А? Может, хотя бы извинишься?

— Правда, рот-то открой, — бросил кто-то из свидетелей этой сцены, и по его тону Артур понял, что люди не на его стороне, хотя сказать что-нибудь в свою защиту не мог — язык ему не повиновался. Он не сводил глаз с женщины, которая не переставала кричать на него, в то время как жертва безуспешно пыталась очистить костюм при помощи носового платка.

Женщина стояла в футе от Артура.

— Посмотрите на него! — визгливо выкрикивала она ему прямо в лицо. — Бесчувственный тип. Слова сказать не может. Даже извиниться неспособен. Ты почему не извиняешься, а? Извиняться не умеешь? Наркотой, видно, накачался, да и набрался вдобавок. Видала я таких гуляк, от них одни неприятности. Ну, извинись же.

По непрестанному повторению слова «извинись» можно было подумать, что она либо только что узнала его значение — может, после неполадок в телевизоре, — либо произнесла впервые с тех пор, как сорок лет назад, в школе, прочитала по складам слово, написанное цветным мелком.

— Извинись! — кричала она, едва не прижимаясь к Артуру своим раскрасневшимся от гнева лицом. — Ну же, извинись.

Зверь, поселившийся в желудке Артура, вновь разомкнул челюсти и внезапно и безжалостно, не дав себя остановить и не отступив в сторону, не предупредив о своем появлении, с угрожающим рыком выскочил у него изо рта.

Женщина была потрясена. В туманной дымке лицо ее обрело несколько более отчетливые очертания. Артуру были видны зубы в приоткрытых губах, суженные глаза, выпущенные когти. Тигрица.

Больше он не видел ничего. В последний момент, перед тем как она бросилась на него, Артур, влекомый мощным инстинктом самосохранения, собрал все свои силы и пробился сквозь толпу к входной двери, оставляя позади сцену, где смешались фарс, трагедия и нечто подобное воздаянию.

Он негромко постучал в дверь дома, где жила Бренда. Никто не откликнулся. Этого можно было ожидать. Дети спят, ее муж Джек уехал в Лонг-Итон на соревнования — собачьи и конские бега и мотоциклетные гонки — и вернется только в полдень воскресенья, а сама Бренда осталась в пабе. Сидя на крыльце перед входом, он вспомнил свой поход к ее дому: в памяти смутно шевелились картины сражений с фонарными столбами, стенами и каменными бордюрами тротуаров, столкновения с людьми, велевшими ему смотреть по сторонам и грозившими врезать, сердитые голоса и неприветливая каменная кладка домов и тротуаров.

Стояла мягкая осенняя ночь, в ветре растворялись случайные звуки — кто-то захлопнул дверь, кто-то запер оконную раму. Артур лежал поперек крыльца, стараясь держаться подальше от тротуара. Кто-то прошел мимо, напевая веселую песенку и не замечая ничего вокруг себя. Артур наполовину спал, но время от времени открывал глаза, чтобы убедиться, что улица по-прежнему на месте, и заверить себя, что он не в кровати, хотя жесткая каменная ступень была такой же круглой и мягкой, как подушка. Он испытывал чувство отрешенного блаженства, ибо отвратительные позывы к рвоте прошли, а вместе с тем в организме сохранялось достаточное количество алкоголя, чтобы испытывать одновременно душевный подъем и желание погрузиться в сон. Артур решил провести любопытный эксперимент — заговорить вслух, дабы выяснить, способен ли он услышать собственный голос. «Наплевать, наплевать, наплевать», — бормотал он в ответ на приходящие в голову вопросы, хорошо ли это — спать с женщиной, у которой есть муж и двое детей, напиваться как свинья, залив в себя семь порций джина и бессчетное количество пинт пива, скатываться с лестницы и блевать на незнакомых мужчину и женщину. Блаженство и чувство вины объединили усилия таким образом, что уже не вызывали тревоги, но просто погружали в приятное безразличие. Следующее, что он увидел, была Бренда; наклонившись, она больно упиралась негнущимися пальцами в его ребра.

— Ага! — заворчал он, уловив исходящий от нее запах дрожжей и хмеля. — Пьянствовала!

— Кто это говорит! — возмутилась она, размахивая руками так, словно привела с собой целую кучу зрителей. — Всего-то две пинты выпила и три оранжада, а он что-то там толкует о пьянке. Зато я все увидела в пабе — как ты скатился с лестницы и облевал людей.