Лариса Райт - Последний шедевр Сальвадора Дали

Девушка осторожно отворила дверь в свою бедную квартирку. Мать сидела за столом, и вид у нее был не рассерженный, но сильно озадаченный. Будто необходимо было что-то срочно решить, а решение ей не давалось. Увидев дочь, она тут же воскликнула с облегчением:

– Анна!

Девушка бросилась на пол и, обхватив колени матери, расплакалась:

– Мама, прости! Я не должна была уезжать, не сказав тебе. Я вообще не должна была уезжать!

Мать силой оторвала ее лицо от своей юбки и сказала повелительно:

– Сядь, Анна.

И когда девушка повиновалась, примостившись на ветхой табуретке, продолжила:

– Сюда приходил человек…

– Да, – тут же оживилась Анна, – его попросили, чтобы ты не волновалась.

Мать, казалось, не слушала.

– Он оставил вот это. – Она подвинула к дочери лежащий на столе белый конверт.

Анна взяла его в руки и открыла. В конверте был чек. У Анны перехватило дыхание. Здесь бы хватило на все: на хорошие похороны братика, на сиделку для отца, на безбедное существование матери и даже, даже…

– Что это, Анна? Откуда?

Девушка, как загипнотизированная, смотрела на чек.

– Мама, ты не поверишь!

– Я постараюсь. – Мать строго нахмурилась, призывая дочь к немедленному ответу.

– Это подарок.

– Подарок? – По лицу женщины пробежала тень. – И позволь узнать, от кого же?

Анна зажмурилась и выпалила:

– От Сальвадора Дали.

– От кого? – Сеньора всплеснула руками и уставилась на дочь, словно та только что лишилась остатков разума.

– От самого Сальвадора Дали. – Анна обрела уверенность в себе, и голос ее теперь звучал торжественно.

– Но за что же такие подарки? – не отступала мать.

Анна было совсем уже собиралась сказать, что просто так. Но вдруг поняла, что соврет, если ответит подобным образом.

– Это благодарность, мам.

– Что?! За что же ему благодарить тебя?

– За то, что я понимаю, какое время показывают циферблаты на его часах.

– О чем ты? Какое время?!

– Точное, мама, точное.

– Анна! – Очевидно, женщина считала, что ее дочь не в себе. – Эту благодарность надо вернуть.

Девушка покачала головой:

– Это невозможно.

– Что значит «невозможно»? Раз это Дали, как ты говоришь, то узнать его адрес и отослать конверт не составит труда.

– Дали всегда делает то, что хочет, мама. Потому он и Дали. А если мы что-то и можем для него сделать, то только позволить ему творить то, что он пожелает. И потом, – Анна задумчиво улыбнулась, – он сам просил меня не выбирать.

Несколько секунд мать обдумывала ее слова, потом посмотрела на дочь глазами, в которых было все: и многолетняя боль, и тяжесть утраты, и какая-то обреченность от нелегкой судьбы, и внезапно появившаяся надежда, и облегчение, и радость, пока затаенная и еще не оформленная, но уже ощутимая и почти осязаемая.

– Доченька. – Губы ее задрожали, слезы закапали на белый конверт.

– Да, мамочка, да. – Анна тоже плакала и улыбалась сквозь слезы. – Теперь все будет хорошо.

– И ты, ты станешь художником.

Анна посмотрела на мать очень серьезными, честными и абсолютно счастливыми глазами, как может смотреть только человек, который знает, чего хочет от жизни, и верит в то, что это получит.

– Нет, – девушка покачала головой, – художником я не буду.

– Нет? – Мать смотрела на нее с недоверием. – И не будешь учиться?

– Учиться буду обязательно. А теперь давай спать, завтра тяжелый день.

Через месяц, когда Анна как раз стояла над открытым чемоданом и размышляла о том, что места еще достаточно, а положить нечего, в дверь позвонили. Почтальон протянул ей посылку, рассматривая девушку с откровенным удовольствием. Любой на его месте сделал бы то же самое. Во всей Испании не нашлось бы человека, который не узнал бы подпись персоны, оставившей свой размашистый автограф на почтовой коробке.

– Дали, – выдохнула Анна и, наскоро выставив почтальона, дрожащими руками открыла коробку. В ней лежало белоснежное платье с широким красным поясом. Спереди на подоле располагался огромный омар, а по бокам рассыпались букеты петрушки. К платью была приколота короткая записка: «Успехов в Мадриде! Возвращайся!»

Фигерас 2000 г.

Экскурсовод остановилась посреди зала и обернулась к группе, заговорила приятным, хорошо поставленным голосом:

– Мы с вами находимся в башне, присоединенной к музею в тысяча девятьсот восемьдесят первом году. Раньше она называлась башней Горгот и являлась частью средневековых стен города. Художник лично переделал фасад здания и изменил его планировку, прежде чем переехать сюда.