Лариса Райт - Последний шедевр Сальвадора Дали

Перед глазами девушки возникла картина и текст с описанием, который она читала неоднократно, пытаясь понять, насколько необъятно воображение человека, совмещающего на своих картинах несовместимое. В центре холста один из мифологических сюжетов, которые так пленяли художника: обнаженная Гала в образе Леды – правительницы Спарты – и за ней принявший форму лебедя Зевс. Атомной же Леда стала потому, что работу над картиной художник начал в сорок пятом году после того, как США сбросили атомные бомбы на японские города. Вдохновение художник получил, конечно, не из-за сброса бомб, а из-за обилия информации о том, что частицы атома всегда разделены пустотой и никогда не соприкасаются. Именно поэтому все предметы на картине – линейка, маленькая красная книга, яичная скорлупа, пьедестал Галы, она сама – висят в воздухе на расстоянии друг от друга. А цвета картины очень мягкие и теплые. Оттенок голубой воды контрастирует с оранжевым и охрой на переднем плане. Горизонт воплощен зелеными красками. Красивая картина…

– «Атомная Леда» – мой первый шедевр. – Голос художника просочился в сознание Анны. – Мне исполнилось сорок четыре, когда я закончил работу. Самое время для создания наконец чего-то особенного, ты не находишь? А «Атомная Леда», несомненно, шедевр. «Насколько я знаю – а я верю, что знаю наверняка, – в «Атомной Леде» море впервые изображено не соприкасающимся с землей, так, будто вы можете просунуть ладонь между морем и берегом и не намочить ее. Так, по-моему, проецируется на плоскость воображения один из наиболее таинственных и извечных мифов о происхождении человеческого из соединения «божественного и животного», и наоборот» [20]. А, вообще, это ностальгическая картина. Я хотел прокричать миру, как скучаю по своей родной Испании, поэтому и наградил море скалами родного Кадакеса.

«Ах да, – вспомнила Анна. – На заднем плане там определенно скалы».

– А вот «Гала со спины…» – это совсем другой Дали, ты не находишь?

– Ну, конечно! – Девушка была счастлива. Художник выражал или по крайней мере изображал неподдельный интерес к ее мнению. Хотя в данном случае оно было вполне очевидным. Трудно представить себе две более непохожие друг на друга картины, чем та, что наполнена многочисленными смыслами, разнообразными цветами, обилием предметов и сюжетов, и та, что являет собой лишь простое изображение обнаженной женщины со спины.

– Знаешь, я должен признать свою неправоту. – Дали поерзал на своем пиджаке, будто хотел показать, насколько ему неудобно говорить об ошибках. – Все-таки я должен благодарить Мадрид не только за дружбу с Лоркой. Было и в «Сан-Фернандо» кое-что полезное. Искусство изображения драпировки там преподавал божественный Хулио Ромеро де Торрес. Если бы не его уроки, вряд ли мне удалось бы с такой геометрической точностью построить на картине складки простыни. Ей-богу, те, кто считает математику чуждой живописи, непроходимые глупцы, ибо я не встречал наук, более тесно переплетенных между собой. – И он стукнул кулаком по земле, подтверждая серьезность высказывания.

– А что еще будет в «Зале Сокровищ»? – В Анне вновь проснулось любопытство к задуманному художником детищу. Дали так живо описывал будущее, что девушке не составляло никакого труда воочию видеть зал и картины, украшавшие стены красного бархата, и даже посетителей, неторопливо перемещающихся от полотна к полотну и тщетно старающихся разгадать тайны художника.

– Ну, конечно же там будет «Галарина»! Я начал ее в сорок пятом, как и «…Леду», и писал три года по три часа в день. Я назвал ее так потому, что Гала к этому времени стала для меня Форнариной Рафаэля. Раньше я писал Гала с двумя бараньими отбивными на плечах, что намекало на мое желание проглотить ее. Но в «Галарине» она заняла высшую ступень пьедестала и превратилась в корзинку с хлебом.

– В корзинку с хлебом? – в недоумении повторила Анна. – Но там нет корзинки с хлебом.

Ну вот, она уже спорит с мастером. Совсем сбрендила!

– Как это нет?! Как это нет?! – Дали легко поднялся с места и теперь нависал над сидящей Анной, гневно подрагивая усами.

– Но там только Гала! – Дальше девушка говорить не решилась. Упоминать вслух одну обнаженную грудь, выпущенную из-под блузки, ей было стыдно.

Зато художник ничего не стыдился:

– И они еще зовут меня сумасшедшим, когда не видят явного! Скрещенные руки Гала – переплетенные прутья корзины, а ее грудь – горбушка. Разве это не очевидно?