Лариса Райт - Последний шедевр Сальвадора Дали

– Да я, собственно… – Анна хотела возразить, что именно это она и собиралась написать: городской пейзаж и только.

– Как тебя звать?

Она думала, Дали никогда не спросит.

– Анна.

– Просто Анна, просто пейзаж! – Дали хлопнул ладонью по столу так, что его бокал с остатками вина едва не опрокинулся.

Анна вздрогнула, но поспешила ответить:

– Анна-Мария Ортега Буффон.

– Другое дело! – Маэстро кивнул и небрежно махнул кистью руки в сторону картины: – Ну и где же, позволь спросить, здесь Анна-Мария Ортега Буффон? Это просто картинка, которую может написать кто угодно, владеющий кистью и красками. Где твоя индивидуальность? Где стиль? И что, черт возьми, ты хочешь делать? Просто рисовать или зарабатывать деньги?

– Я… – Анна растерялась. Пока что ее амбиции не простирались дальше мечтаний об учебе. – Я не знаю.

– Вся эта галиматья о том, что художник должен быть голодным, – сущий бред! Я никогда не собирался жить в нищете. И я понимал, что для этого надо стать особенным, отличаться от всех. Можно ли это сделать, рисуя обычную церковь?

– Наверное, нет. – Анне показалось, что она еле пискнула, но художник услышал.

– Вот и я о том же. – Вид у него был внушительный и назидательный. – Считаешь, я стал бы Дали, если бы просто рисовал горы Кадакеса? Никогда. Первые же картины кричат о том, что Дали – это Дали. Взять хотя бы мой «Автопортрет с шеей Рафаэля» [5]. Вспомни, какие там краски. Неужели натуральные? Кому нужна эта скучная натуральность! Лиловый с оранжевым, на мой вкус, гораздо интереснее. Лиловое море, оранжевые горы Кадакеса, сама деревушка будто размыта на заднем плане. А мое лицо? Ты помнишь эту неестественную бледность, эту пронизывающую меланхолию? Это был год смерти моей матери [6] – конечно, я не мог веселиться. Но естественная цветовая гамма и не могла передать достаточной удрученности. Я нанес на себя грим матери, чтобы казаться еще бледнее, еще печальнее. И получил должный эффект. Первая же выставка принесла дивиденды. Хотя Дали тогда был еще подражателем. Что-то среднее между неоимпрессионизмом и полукубизмом. Что ж, я искал себя и всегда верил, что найду. Но искать тоже надо с умом. И не водиться абы с кем. Гарсиа Лорку и Бунюэля, с которыми я познакомился в столице, так никогда не назовешь. Но представь, что было бы, если бы мы вместо «Андалузского пса» и «Золотого века» [7]представили публике какую-нибудь ерунду вроде «Мадрид – любовь моя»? Нас никто бы не знал, имена канули бы в безвестность. А вот мертвый осёл на рояле, разрезаемый бритвой глаз, морские ежи под мышками у девушки, голые груди – все эти скандальные образы заставили о нас говорить и критиков, и публику. Зрителям приходилось ломать голову над немыслимой логикой совмещения. И пусть многие не поняли и осудили, но цель была достигнута: о нас узнали и нас запомнили.

– Что-нибудь еще, сеньор Дали? – Официант подошел убрать опустевшую посуду.

– Пожалуй, возьмем по супу. Мне гаспачо, ей, – он кивнул на Анну, – консоме. Мы тут надолго.

Надолго? Анна не решилась возразить. Мелькнула тревожная мысль об отце. Да и не мешало бы узнать, куда запропастилась мать. Не дай бог в своем горе сделает что-то ужасное. В конце концов, Анна тоже виновата перед ней. Могла бы подумать о том, что человек в таком состоянии сам не свой. Может наговорить такое, что вовсе не думает. Наверняка она уже пришла домой, и ждет Анну, и беспокоится. Но как она может сказать об этом Дали? Да и что сказать? «Извините, мне пора?» И уйти? Отказаться от общения? Нет! Она никогда себе этого не простит! А если что-то случится дома? Тоже не простит… Видимо, сомнения как-то отразились на лице девушки, потому что художник спросил:

– Не любишь консоме? Зря! Ты должна попробовать именно так, как ест Гала. Она предпочитает вкушать его ледяным, а все, что она делает, – божественно.

– Конечно! – Анна кивнула. Она не собиралась оспаривать первенство жены художника во всем. – Я немного взволнована состоянием своего отца. Он болен и остался совершенно один дома.

– Сходи проведай и возвращайся. Я подожду, – милостиво разрешил художник.

– Я из Жироны.

Дали поморщился:

– Ну почему мне вечно приходится решать чужие проблемы?!

Он махнул официанту, тот тут же подбежал к столику:

– Листок и ручку! – скомандовал художник.

Через минуту он уже протягивал официанту бумажку с номером телефона и говорил:

– Позвоните по этому номеру и скажите, что Дали просит прогуляться по адресу… Говори адрес! – обратился он к Анне, девушка продиктовала. – По этому адресу и узнать, как там обстоят дела. И пусть скажут, что Анна непременно вечером будет дома. Да, и еще: попроси потом позвонить сюда и доложить. Теперь ты можешь остаться, – это уже Анне. – Мой приятель в Жироне все сделает, как я сказал. Он обязан Дали, так что выполнить мою просьбу для него практически счастье.