Мартин Эмис - Лондонские поля

— Я такой не знаю. Что в ней происходит?

Она радостно рассмеялась:

— Да ничего особенного. Скажем, ты кладешь мне руку на горло, а потом опускаешь ее все ниже и ниже, пока я не скажу «нервничаю». Или на колено. Или я кладу руку тебе на живот и медленно опускаю ее.

— Пока я не скажу «нервничаю»?

— Или пока я сама не скажу «нервничаю». Сыграем? Полагаю, — сказала она, отводя в сторону ворот своей блузки, так что стала видна белая бретелька бюстгальтера, и заливаясь стыдливым румянцем, — полагаю, будет честнее, если я это сниму. Отвернись-ка.

Гай отвернулся. Николь встала, расстегивая блузку. Наклонившись, она расцепила крючочки бюстгальтера и медленно освободилась от его парчовых чашечек. Затем улыбнулась особенной улыбкой.

В соседней комнате, облаченный в плавки, домашнюю куртку, которую она недавно ему купила, и наушники, Кит, разметавшись, возлежал на постели Николь. За всем происходящим он наблюдал на маленьком экране. Гляделки его были выпучены, а глотальник кривился в ухмылке тайного сговора. Николь живо застегнула все пуговицы, вплоть до самого верха, до края, после которого виднелась только бескрайне гладкая кожа ее горла. Кит был потрясен. Он всегда полагал, что Гай и Николь, оставаясь наедине, всего лишь разговаривают о поэзии… Кит вяло пожал плечами.

— Боже, бывают же блядины, — пробормотал он себе под нос.

И вот они принялись играть друг у друга на нервах, на нервах, на нервах. Николь играла на нервах, хотя она не нервничала (она играла), а Гай играл на нервах, хотя он не играл (он нервничал).

— Расстегни верхнюю пуговку. И следующую. Погоди… Нервничаю. Нет, продолжай… Не нервничаю. Можешь их поцеловать.

А они были тут как тут, те, что так смуглы и так близки друг к другу… Симметрия их внушала священный ужас. Гай приник к ним губами. Что можно сказать об этой груди? Только то, что она похожа на ту грудь. К чему сравнивать их с чем-либо еще, кроме как одну с другой?

Да, ребятки, подумал Кит. Ничего себе у нее буферочки. Немного жаль, что не очень большие. И все же через какое-то время разочаровываешься в тех, что побольше. Хотя поначалу прикольно. Взять Энэлайз… Он утер свою сопелку.

С подрагиваниями и подрыгиваниями, ощупываниями и пощипываниями они медленно продвигали руки по бедрам друг друга. Его пальцы достигли краев чулок, где их ожидал неистовый взрыв женской плоти. («Нервничаю!» — протяжно пропела она.) Ее же пальцы, пробираясь вниз под его ремнем, оставались теплыми и твердыми.

— Нервничаешь? — спросила она.

— …Нет, — сказал он, хотя нервничал.

— А я — да, — сказала она, хотя не нервничала.

— А я — нет, — сказал он, хотя нервничал.

Доводит, блин, его до лихорадки, подумал Кит. Его скрежеталки издали какой-то влажный звук. Нервничает? Да у него с минуты на минуту крыша на хрен поедет! Вот…

— Ну что, ты сейчас ощущаешь то, что надо? — спросила она.

— Да, да, очень-очень…

Кит почувствовал, что на его щупальцах выступает пот. На мгновение он отвернулся от экрана, как бы терзаемый болью. Затем его плетью охлестнула паника, едва не сбросив на пол, потому что Николь сказала:

— Быстрее! Пойдем в спальню!

Неистово вздрогнув, Кит с усилием поднялся на ноги. Помедлил — нет, все в порядке. Он снова улегся, прислушиваясь к тому, как потихоньку успокаивается его тикалка, и к словам Николь:

— Нет… здесь… сейчас. Встань. Ох, все эти пуговицы… Кажется, что… Придется мне…

— Уф, — сказал Кит. Он хрипловато свистнул, и голубые его таращилки вспыхнули всем своим светом. Ну и ну! Нет, ты не станешь… ты не станешь этого делать. Нет. С этим парнем. Ты не станешь, думал он, меж тем как дрочилка его уже тянулась к долбилке. Ты не станешь делать этого с парнем.

— Теперь ляг. И закрой глаза.

Так что Кит все это видел, а Гай не видел ничего. Зато Гай все это чувствовал. Гаю достались все ощущения. Прикосновения ее рук; причудливый танец кончиков ее волос, и этот горячий, этот отчаянно искусный рот… Были и другие странные дела. Предположение (мимолетное предательство), что теперь, после этого, он сможет стать свободным, обретет безопасность, вернется домой, лихорадка минует, и он вычеркнет ее из памяти, и впереди будет долгая жизнь с ребенком и Хоуп… Однако затем возникли и последствия — немедленные последствия (о, этот самец, животное, никогда не изгоняемое из сознания). Вскоре — и с ошеломляющим изобилием… он ее, может быть, утопит. Может быть, он утопит их обоих. При этих интимных занятиях его никогда полностью не отпускал физический страх — здесь, в конце тупиковой улочки, в конце тупиковой улочки, где жила безумная красавица, обуреваемая порой приступами сексуальности. Он обхватил руками ее голову. Все равно весь мир умирает. Ближе к концу, который, однако, так и не наступил, он беспомощно проговорил: