Джеральдина Брукс - Люди книги

— Аллах Акбар, — пробормотала я. — На все воля Всевышнего.

Она повернулась ко мне и взяла мои руки в свои ладони.

— Нет! — ее голос был тверд и деловит. — Я не могу уповать только на Бога, как ты. Я должна подумать о том, как выжить, о жизни брата и о том, кого я ношу.

Она положила руку на свой округлившийся живот. Наконец-то она созналась в этом.

— Мне нужна защита. Если город будет завоеван, Абу Абдаллах убьет меня. Я в этом уверена. Он воспользуется хаосом, чтобы скрыть свое преступление. Он не хочет, чтобы этот ребенок родился.

Она поднялась и беспокойно заходила по комнате.

— Если бы не Педро… Возле нашего дома был монастырь. Тамошние монахини были добры ко мне. Я все думала, какие они счастливые, эти женщины, живущие вдали от мира. В безопасности. Не выданные замуж в девичестве. Им не нужно сидеть возле кровати очередного ребенка, пока его не заберет болезнь. Я всегда хотела присоединиться к ним.

Она опустила прекрасную головку.

— Я собиралась стать Христовой невестой, а вместо этого…

Она оберегающим жестом взялась за живот.

— Думаю, сестры возьмут нас, несмотря ни на что. Мы там будем в безопасности. Монархи Кастилии прислушиваются к монахам.

Я села и недоверчиво посмотрела на нее. Неужели я запру себя на всю жизнь в монастыре неверных? Как она может предлагать такое?

— Они не позволят нам быть вместе. Так, как мы сейчас с тобой, — сказала я.

— Да. Я знаю это, — согласилась она. — Но мы будем видеть друг друга. И останемся живы.

Но что это за жизнь? Я не могла изменить своей вере. Разве можно молиться идолам? Разве можно жить без истинных молитв, без своего искусства, без человеческого прикосновения?

— Твой брат не сможет туда прийти, — только и вымолвила я.

— Да, — сказала она. — Педро не сможет.

Когда эмир узнал о беременности жены, он немедленно послал к ней врача. Даже в Ифрикии я слышала об этом человеке, Нетаниеле Леви. Его профессиональные способности были известны не менее, чем его поэзия: он писал прекрасные арабские стихи. Никогда не думала, что еврей может преуспеть в нашей поэзии, в языке Святого Корана. Но оказалось, что в Аль-Андалусе, где евреи и арабы жили бок о бок, это не было чем-то неслыханным. Я с недоверием взялась почитать его стихи, а потом обнаружила, что плачу от красоты слов и чувств, которые эти слова вызывают. Советы Леви двору выходили за границы медицины, и Кебира сказала, что, если бы не мудрость врача и не его способность гасить выходки эмира, наш правитель давно потерял бы свой трон.

Я добавляла последние штрихи к портрету Педро, когда явился врач. Нура попросила меня дать ей отдых от позирования. Я подумала, что ей тяжело сохранять неподвижную позу, так как ребенок рос в ней не по дням, а по часам. Для меня ее округлившееся лицо и тяжелая грудь были прекрасны. Но она настояла на отдыхе.

Однажды она смахнула финики с большого серебряного полированного блюда и приставила его к стене. Заставила меня встать перед ним и смотреть на свое отражение.

— Напиши портрет с самой себя. Я хочу, чтобы ты поняла: что это значит, когда с тебя не сводят безжалостных глаз.

Она рассмеялась, однако говорила она серьезно и настояла на своем, несмотря на мои колебания. Моя первая попытка ей не понравилась.

— Ты должна смотреть на себя более добрыми глазами. Смотри с нежностью, — настаивала она. — Я хочу портрет, который сама бы с тебя написала, если б обладала твоим талантом.

Я уставилась на свое лицо и попыталась не замечать морщинок, которые нарисовали на нем мои утраты и тревоги. Я нарисовала девушку, какой была в Ифрикии, защищенную любимую дочь, не знавшую страха и изгнания, понятия не имевшую о рабстве. Этот портрет она одобрила.

— Мне нравится эта девушка. Я назову ее Муна аль-Эмира, «желание жены эмира». Что скажешь?

Я натянуто улыбнулась и попыталась принять польщенный вид. В этот момент за высоким окном пронеслась стая ласточек, закрыв собою солнце. Я вдруг похолодела, сама не зная почему. Узнала позже. В тот первый день, который казался таким далеким, Кебира сказала мне, что ее имя было Муна. Желания господ могут быть непостоянны, это я знаю. Но тогда поняла и то, что человек в глубине души прячет знание, неудобное или слишком болезненное, в котором трудно признаться даже самому себе.

Обычно с появлением врача я уходила, но в этот день он сделал знак, чтобы я осталась. Он подошел, посмотрел на портрет Педро, похвалил его и спросил, где я училась. Я сказала ему, что была в услужении у Хумана, и он изумился этому, приняв во внимание мой пол. Не входя в детали, я объяснила, что некоторое время выдавала себя за юношу, потому что это казалось безопаснее. Он не поверил.