Денис Драгунский - Третий роман писателя Абрикосова

А они устроили конкурс. Собственно, и конкурса устраивать не надо было, думал я. Уже одним тем, что он сумел пробиться в качестве конкурента на мое место в плане – уже этим победитель показал, кто из нас кто. Кстати, у него был неплохой сценарий, я читал. Такой острый, привлекательный, живой. Правда, у него в сценарии была только одна роль, а у меня самое маленькое пять. Пять ролей, понимаете, не персонажей, а ролей, где актерам есть что делать, переживать и выражать… Но вообще у него неплохой сценарий, и можно даже понять, почему его предпочли.

Победитель тем временем кивнул мне и пошел прочь по коридору. Я оглянулся. Дверь в комнату, где проходил худсовет, оставалась открытой. За столом, пригнувшись, стоял художественный руководитель, великий мастер современного кинематографа. Он перебирал какие-то папки – заглядывал-откладывал, откладывал-заглядывал. Я долго так на него смотрел, оно он не поднял головы.

Он и на худсовете сидел почти что молча, секретарша нас всех предупредила, что он очень устал, поскольку всю ночь сидел в монтажной, притом что только вчера прилетел из Мюнхена. И действительно, на красивом усталом лице великого мастера было написано, что он только вчера прилетел из Мюнхена и сразу бросился в монтажную, где сидел до зари, а теперь вот вынужден выслушивать все наши глупости. Поэтому к нему никто не обращался, и сам он никаких вопросов не задавал, только немножко рассказал, каков должен быть предфинальный спад в хорошем сценарии, и потом подписал протокол худсовета.

Итак, я проиграл, худсовет окончился, победитель ушел, мимо меня пробегали дьявольски красивые редактрисы и секретарши, рабочий день на студии кончался, и надо было уходить.

На студийном дворе машин было мало, все уже разъехались, шел сильный снег, оставшиеся машины стояли сугробами, и я заметил мощный бампер и квадратные фонари, торчащие из одного такого сугроба. «Вольво» последней модели, машина великого мастера.

На остановке стояла толпа народу – надо полагать, из-за снегопада автобусы ходили реже. Я решил немножко пройтись. Я шел, жмурясь от снега и ни о чем не думая, и прошагал так довольно долго, пока не наткнулся на безлюдную автобусную остановку-скамейку, а над ней косая крыша на черных железных столбиках. Я зашел под эту крышу и стал отряхиваться от снега. Скоро подошел автобус.

Ах, как хорошо было бы сейчас написать – «подошел автобус, осветил снег и черные железки на остановке, раскрылись двери, я шагнул в желтое тряское тепло, сел и потихоньку стал приходить в себя…». Хорошо бы, конечно, но я не сел в автобус. Я вдруг понял, что не хочу домой. Автобус постоял и уехал. Не то чтобы я не хочу, а не могу. Посмотрел на часы – семь, самое начало восьмого. Я как будто очнулся – два часа прошло, а что было в эти два часа, кроме сильного снега и хождения по незапомнившимся улицам, – не знаю… Нет, отчего же – прекрасно знаю. Я просто гнал от себя мысли о возвращении домой.

А победитель, наверное, сейчас пирует с друзьями. Или просто сидит дома на диване, вытянув ноги, и в который раз пересказывает жене, как ловко он обошел своих соперников, – то есть меня, меня! – а жена глядит на него влюбленными глазами, и в который раз убеждается, что ее муж – самый сильный, умный и удачливый человек на свете.

Чего не скажешь обо мне, увы. А главное, я же почти два года ничем другим не занимался, ничего серьезного у меня не шло в параллель, только один этот сценарий, жили в долг и ждали этого дня, и вот, день настал и уже проходит – и что же?! Ужасно, но я только сейчас вспомнил, что не позвонил домой. Рабочий день на студии кончается в шесть, но до шести никто не сидит, и жена это прекрасно знает, а сейчас уже начало восьмого – что она думает? Утешает себя, что я сейчас праздную победу, пирую с друзьями, и в веселой суете просто забыл позвонить, и сейчас позвоню, с минуты на минуту? Или она все уже поняла?

Рядом с остановкой стояла телефонная будка, но у меня не было сил позвонить домой. Трубку снимут тут же, и родной тихий голос спросит – «ну как?», – и что я отвечу? И что услышу в ответ?… Я понимал, что виноват, что кругом виноват, с обеих сторон виноват – и что два года потерял, вылизывая этот проклятый сценарий, и что допустил этот треклятый конкурс, не побежал в дирекцию, в Секретариат Союза, не написал в газету, в Госкино, в ЦК партии, не поднял бучу, и поэтому не могу сказать печально и гордо – да, я проиграл, но я дрался, я сражался и бился. Ничего я не сражался, и поэтому было стыдно, и не было сил опять, уже в который раз, молча сидеть на кухне, молча жевать остывший ужин, смотреть в угол и выслушивать молчание. Такие ситуации надо уметь вымолчать. Куда деваться – мы с женой вымолчим и этот провал, и с деньгами как-то перекрутимся, не помрем с голоду, и я в сотый раз буду все начинать сначала, затевать, надеяться и ждать, и все пойдет по-прежнему, и никто не взбунтуется – ни жена, ни я, никто… И я дождался автобуса и поехал домой – кошмарный финал унылого сценария.