Барбара Вайн - Книга Асты

Ему было восемьдесят пять, это много. Достаточно для любого, но не для меня. Я бы хотела, чтобы он пережил меня. Я эгоистка. Он не сказал мне никаких прекрасных слов, когда лежал там, в больнице, ни о вечной любви или чем-то подобном. Он просто смотрел мне в глаза и держал мою руку, но был слишком слаб, чтобы поцеловать ее.

Итак, все кончено. В больницу меня привезла Свонни, она же увезла меня обратно, когда приехал Торбен. Я ничего не сказала. Я как обычно пообедала с ними и в обычное время пошла спать. Нам позвонили сегодня утром и сказали, что ночью он умер. Свонни хотела меня обнять, но я не позволила, мне было неловко. Ведь Гарри не был моим мужем, а просто лучшим другом. Я поднялась в свою комнату и оставалась там весь день и всю ночь. Я думала о нем, а потом написала это. Не самая лучшая запись в дневнике. Не лучшая моя проза. Но, по крайней мере, я не плакала.

Я не плачу.

Я смертельно устала. Я была на похоронах Гарри. Свонни хотела отвезти меня, но я не позволила, я должна была ехать одна. Она удивленно посмотрела на мой букет, как если бы я несла пучок ревеня, но, если память не изменила мне окончательно, я помню, как он любил канны. Когда мы гуляли в парках, он всегда задерживался у клумб с каннами и говорил, что вот такими должны быть цветы.

Больше сказать нечего. Я никогда не перестану думать о нем, но писать об этом не желаю. Я слишком устала. Это будет последней записью. Бесполезно пытаться записать что-то, когда не помнишь, что происходило пять минут назад. Возможно, я сожгу все мои тетради. Я уже сделала так однажды, когда была совсем молодой. Я помню об этом, словно все случилось вчера.

Нет, не как вчера, потому что об этом я как раз и забываю.

Я недостаточно хорошо знаю Джоан Селлвей, вернее — знала, чтобы судить о ней. Но Пол, который никогда при ее жизни не сказал о ней дурного слова, не сторонник известного изречения «о мертвых — либо хорошо, либо ничего», и я думаю, он прав. Конечно, мудрее и великодушнее говорить о людях хорошее, когда они живы, оставляя плохое на потом. Не то чтобы плохого было много. Но этому есть свое объяснение.

Я не говорила ему, о чем думала в тот день, когда умерла его мать. Он первым затронул эту тему:

— Помнишь, ты рассказывала об анонимном письме, которое получила твоя тетя? С которого начались ее трудности?

Как будто я могла забыть. С него начались неприятности не только для Свонни. Я могла назвать точную дату, когда трудности начались у нас. После того, как я упомянула о письме. Я вспомнила, каким стало его лицо, как потускнели глаза. Как он ушел в себя, замкнулся.

— Моя мама послала его.

Я посмотрела на него с изумлением.

— Я не знаю этого наверняка, то есть доказать не могу. Но все равно знаю. Как только ты сказала мне, я все понял. Это был удар. Я пришел в ужас, даже говорить было трудно. — Его голос и сейчас дрожал, но он пытался не обращать на это внимания. — Ты, наверное, заметила. Я знаю, ты заметила, но я не мог ничего поделать. Мне было противно и страшно.

— Как ты узнал?

— Что это она послала его? Я не буду говорить «написала», потому что она не писала, а прямо вырисовывала их печатными буквами.

— Их? Были и другие?

— Множество. Хотя нет, это преувеличение. Но раза четыре или пять до твоей тети. Одно — женщине, у мужа которой был с кем-то роман, другое — даме, которая не знала, что ее сын гомосексуалист. Однажды она на что-то разозлилась и высказала все моему отцу, добавив, что считает своим долгом открывать людям глаза на такие вещи. Так эти люди всегда и оправдываются. Отец ушел от нее, когда оба уже были в годах. Они прожили вместе двадцать пять лет. Он объяснил мне почему. Эти письма были одной из причин.

— А она сама тебе никогда не рассказывала?

— Нет, но можно сказать, у нее не было такой возможности. Наши разговоры были очень поверхностными. Я не хотел углубляться. Наверное, боялся.

Я задумалась, мы оба молчали, поглядывая друг на друга. Потом я спросила, чего он испугался, когда я впервые упомянула о письме.

— Я испугался, что потеряю тебя.

Он произнес это с откровенным простодушием.

— Из-за чего? — удивилась я.

— Люди считают, что дети похожи на своих родителей, что у них те же недостатки. Они осуждают детей за грехи отцов, хотя не должны. Я не горжусь тем, что моя мать писала анонимные письма. Скажи честно, если бы я рассказал тебе об этом, ничего бы не изменилось?

Удивительно, я не могла этого сказать. Что-то изменилось бы, совсем немного. А может, не немного. Но разве сейчас это важно?