Барбара Вайн - Книга Асты

В Париже их много, и практически каждую он провожает взглядом, не отрывает от них глаз, рассказывает мне о них всякую всячину, в которой я не понимаю и не хочу понимать. Странно, одно занятие было нам одинаково интересно и приятно — покупка одежды для меня. К его чести, ему все равно, сколько денег мы на это потратим.

Париж диктует новую моду: женские сорочки больше не носят, силуэт платьев — прямой. Талия занижена почти до бедер и без пояса. Мы поехали к «Пату» [34] Жан Пату — французский кутюрье и парфюмер, в 1912 г. открыл свой магазин в Париже. купить черно-белое платье, прямое, со складками и пелериной. Затем — к «Шанель» за фуляровым костюмом с набивным рисунком. Многие модные модели основаны на индокитайских национальных костюмах, но мне это не нравится. Я не хочу выглядеть как какая-нибудь камбоджийская крестьянка. Я купила для Свонни длинное платье из крепдешина со съемной вставкой, очень светлого желто-зеленого оттенка. Расмус решил, что это мне. Неужели он мог подумать, что я надену платье до лодыжек?

Я скучала по дневнику и также — о, намного больше! — по Гарри. Все время, пока мы разъезжали с Расмусом, я думала, какой стала бы поездка, будь моим спутником Гарри. Как мы могли бы беседовать, смеяться, делиться впечатлениями. Я думаю, нам хотелось бы увидеть одно и то же, мы оба любим живопись, особенно портреты. Как бы мы радовались вкусной еде — мы оба ужасно любим деликатесы, а Расмус ест, просто чтобы жить.

Завтра я увижу Гарри. Мне надо с ним посоветоваться. Конечно, можно было бы спросить и Расмуса, но я знаю, что он скажет. Если это устраивает меня, то ему все равно.

Дома нас ждало письмо от Бенедикте. Она спрашивала, отпущу ли я Свонни к ним погостить. Она говорила не о неделях, а о месяцах, возможно о полугоде. Не уверена, что выдержу такую долгую разлуку с ней, но я спрошу Гарри, что думает он.

Расмус ликует! Сегодня он услышал, что ему разрешили нечто под названием «концессия „Кадиллака“ на Британских островах». Это означает, что теперь только он может продавать «кадиллаки» в этой стране. Ну, он и еще мистер Клайн, с которым он собирается работать. Он окончательно рассорился с мистером Хаусманом, который, по словам Расмуса, украл у него тысячи.

Они хотят открыть демонстрационный салон на Кингс-роуд в Челси. Думаю, что за этим последует предложение переехать из «Паданарама» в Чейни-Уолк или в другое подобное место, но я, конечно, откажусь. Я научилась отстаивать свои интересы немного лучше, чем в довоенные дни, когда он мог за месяц объявить, что мы переезжаем, и мне приходилось подчиняться.

И вчера мне представился случай настоять на своем. Расмус сообщил, куда мы поедем летом. Две недели в Богнор-Регис — знать бы, где это? — с девочками и две недели в Брюсселе мы вдвоем. Я не хочу ехать в Брюссель — что я буду делать там целых четырнадцать дней наедине с ним? Мы страшно поругались, это была самая ужасная наша ссора. Мария все слышала и заплакала.

Я готова убить Расмуса. Он посадил девочку к себе на колени — это в ее тринадцать лет! — и сказал, что, если он окончательно поссорится и не сможет дальше жить здесь с Mor, она тоже переедет и будет жить с ним, станет его маленькой хозяйкой. Я закричала на него, чтобы он не говорил такое детям. Но хуже всего, что Мария заявила: если такое произойдет, Mor выйдет замуж за дядю Гарри.

Она уже достаточно взрослая, чтобы не говорить подобное. Было бы простительно болтать об этом в шесть лет. Мария по-прежнему сидела у Расмуса на коленях, прижимаясь щекой к его бороде. И я видела, как он ухмыльнулся над ее макушкой.

— Значит, Mor собирается замуж за своего шофера? — сказал он ей, а затем обратился ко мне: — Так вот к чему привели твои поездки наедине с этим мужчиной!

Конечно, он не имел в виду «это». Он знал, что я не буду вести себя дурно. Я очень бы этого хотела, я хочу, но это невозможно. Вероятно, и Гарри хочет того же, но тоже чувствует, что это невозможно, мы не такие. Иногда он целует мне руки, и это все. Но я больше не поеду с Расмусом никуда, ни за какую границу, чтобы весь день думать о Гарри и представлять, как изменился бы мир, если бы было возможно путешествовать с ним.

Миссис Дюк, жена Гарри, родила еще одну девочку. Теперь у них четыре дочери. Когда он сказал мне об этом, я побледнела. Меня охватила дрожь, когда кровь отхлынула от моего лица, но я кивнула, улыбнулась, поздравила его и сказала, как это чудесно. Но правда в том, что я его ревную, ревную к женщине, у которой от него дети. Мне самой хотелось бы ребенка от Гарри, и, записывая это, я чувствую, как слабею и почти теряю сознание от желания.