Хавьер Мариас - В час битвы вспомни обо мне...

– Ну и глупости вы иногда говорите! – возмутился Тельес и тоже быстро отрезал кусочек от своего мерланга (аппетит у него пропал не совсем), потом снова положил приборы крест-накрест на тарелке, словно не решался есть. Было заметно, что ему не нравилось, что его дочери говорили о размерах груди, даже если они вспоминали о давно забытых временах, когда они были подростками, так что все можно было свести к шутке. Он делал вид, что ничего такого у его дочерей не было (а если и было, то не больше, чем У той, которую звали Глорией и которая жила так мало), но мне показалось, что он покраснел, хотя у пожилых людей трудно отличить краску стыда от краски гнева. Он употребил местоимение второго лица множественного числа, как будто Луиса представляла за этим столом обеих его дочерей, как будто то, что сказала Луиса, могла бы сказать (или подписаться под этим) ее сестра, – всегда трудно привыкнуть к мысли, что кто-то уже никогда ничего не скажет. – Какое у вас грубое представление о вещах! Кофе, пожалуйста, – сказал он, подняв палец и обращаясь к официанту, который прошел мимо нас с подносом и не обратил на него никакого внимания. – Будете десерт? Я, пожалуй, нет. – На этот раз форма множественного числа имела другое содержание: она включала и нас, обоих мужчин. В этом ресторане его хорошо знали (ресторан находился рядом с его домом) и обслуживали обычно без промедления. Он с неудовольствием посмотрел на официанта, достал свою трубку и постучал ею по ладони. Метрдотель, заметив это, тут же приблизился к нашему столику и услужливо спросил (обращаясь к нему «Дон Хуан»):

– Вам не понравился мерланг, Дон Хуан?

– Понравился, просто аппетита нет. Да и у остальных, кажется, тоже. Так что можно все это убрать. Я хочу кофе. А вы? – «Вы» снова относилось и ко мне.

В этот момент метрдотель повернулся к окну (как раз перед тем как прогремел гром, словно он его предчувствовал), и хлынул дождь, такой же, какой лил месяц или чуть меньше тому назад, или не совсем такой: сейчас дождь хлестал с озлоблением, он, казалось, торопился выплеснуть все за отведенные ему минуты. Это было похоже на воздушный налет. Не прошло и минуты, как у дверей ресторана собралась толпа: мужчины, женщины и дети сбежались под навес, чтобы укрыться от того, что обрушивалось на их головы с неба. Так же, наверное, в тридцатые годы по улицам этого города – тогда он был осажден – бежали мужчины, женщины и дети в поисках укрытия от того, что обрушивалось на них с неба и с холмов, окружавших город, – с Серро-де-лос-Анхелес и с Серро-де-Гарабитас. Бомбы и ядра падали на здание телефонной компании или, когда прицел был выбран неправильно, на прилегающую к ней площадь (которую за это в шутку – они еще и шутили! – прозвали «площадь с ямочками») и на огромное кафе «Негреско». Во время одного из налетов это кафе было разрушено до основания, и под его развалинами было погребено множество людей. Но на следующий день несгибаемые (и в то же время склонившиеся перед неизбежным) люди пришли выпить свою кружку пива в соседнее кафе – «Ла-Гранха-дель-Энар» на улице Алькала, как раз напротив того места, где она пересекается с улицей Гран-Виа, – хотя знали, что с этим кафе может случиться то же самое. Небо и окружавшие город холмы таили в себе страшную угрозу для пешеходов, и они старались передвигаться по той стороне улицы, которая казалась им менее опасной при обстреле, они пытались укрыться от снарядов, так же как сейчас люди искали укрытия от дождя. Но дождь был с ветром, а снаряды могли упасть и на ту и на другую сторону улицы – это зависело только от того, откуда стреляли осаждавшие. Два с половиной года люди делились на осаждавших и осажденных, два с половиной года, придерживая руками шляпы, кепки и береты (ветер задувал юбки, и чулки были рваные, а может быть, чулок не было вообще), они бежали по улицам этого города, с тех пор так и не разучившегося жить по-особому – словно он остров.

Метрдотель лично принял заказ. На нем было что-то вроде фартука, какие носят французские официанты: большой кусок белого полотна, завязанный на поясе и свисающий почти до пола, – белое полотно поверх черной униформы. Некоторое время мы все молча смотрели, как льет дождь за окном.

– Скоро кончится, но думаю, стоит все же заказать десерт, – сказал Деан. – Хотя вообще-то мне уже нужно бежать.

– Не торопись, – сказала Луиса, – нам еще надо поговорить о ребенке.

– Думаю, лучше отложить разговор до другого раза, – ответил он с обычной своей медлительностью и (случайно или намеренно) бросил на меня быстрый злой взгляд, потом многозначительно посмотрел на Тельеса. Тот понял, опустил глаза и занялся своей трубкой. Вероятно, они собирались вместе пообедать именно затем, чтобы поговорить о ребенке, – они хотели что-то решить, не важно что: это их семейное дело, и то, что Тельес пригласил меня, а я приглашение принял, лишило их этой возможности. Тельес отвел глаза как человек, сознающий свою вину и не желающий заострять на этом внимание, я делал вид, что меня все это не касается.