Хавьер Мариас - В час битвы вспомни обо мне...

Больше мне здесь делать было нечего, больше я ничего сделать не мог. Я посмотрел в сторону спальни» Сейчас у меня не возникало ни малейшего желания вернуться туда. К счастью, мне незачем было это делать, мое присутствие там не требовалось» Я вошел в гостиную, включил для малыша телевизор (звук я сделал негромкий, но все-таки ему будет что-то слышно). Я нашел канал, который до сих пор работал. Там тоже шел фильм, и я сразу его вспомнил – «Полуночные колокола», [13]старый черно-белый фильм, их всегда показывают на рассвете, когда весь мир и так черно-белый. Мне казалось, что в доме, который я покидаю, ужасный беспорядок: зажженный свет, работающие телевизоры, еда вынута из холодильника и сложена на одну тарелку, автоответчик без кассеты, неглаженая одежда, грязные пепельницы, полуобнаженное укрытое тело. Только в комнате Эухенио все по-прежнему было в порядке, словно разрушительный вихрь обошел ее стороной. Я снова заглянул туда: постоял несколько секунд на пороге, прислушиваясь к розному дыханию малыша, и подумал: «Этот ребенок не узнает меня, если мы когда-нибудь встретимся, он никогда не узнает того, что случилось сегодня: почему вдруг разрушился его мир, при каких обстоятельствах умерла его мать. Его отец, тетя, его дедушки и бабушки (если они у него есть) будут от него это скрывать – взрослые всегда скрывают от детей все, что считают недостойным. Они будут скрывать это не только от него, но и от всех – смерть ужасная или постыдная, смешная смерть, смерть, которая нас оскорбляет. Но на самом деле и они многого не будут знать: ведь их здесь не было, а я (единственный свидетель) ничего им не расскажу, так что никто никогда не узнает, что произошло этой ночью, и малыш, который был здесь и видел меня, видел, как все начиналось, будет знать о случившемся меньше всех. Он забудет это так же, как забудет то, что было вчера и позавчера, то, что будет послезавтра. Пройдет совсем немного времени, и он забудет свой прежний мир и мать – все, что он потерял сегодня (а может быть, еще раньше?), не вспомнит ничего из того, что с ним было с тех пор, как он родился (это было бесполезное для него время, ведь его память ничего не удерживала для будущего, и только его родители запоминали все, чтобы потом, в будущем, рассказать ему, каким он был, когда был маленьким, очень-очень маленьким: как говорил, и что говорил, и что с ним приключалось (теперь это сможет рассказать только отец, мать уже не сможет). Сколько всего происходит, о чем никто не вспоминает и о чем даже не догадывается! Почти ничего не фиксируется: легкие движения и мимолетные мысли, планы и желания, тайные сомнения, сны, жестокость или оскорбление, слова, сказанные или услышанные, от которых потом отреклись, или неверно поняли или намеренно исказили их смысл, обещания, о которых забыли даже те, кому они были даны, – все забывается, все теряет силу за давностью лет, – все, что мы делаем, когда мы одни (если, конечно, мы не записываем того, что делаем), и почти все, что мы делаем вместе с другими людьми. Как мало остается от каждого человека, как мало следов оставляет на земле человек, и из этого малого сколько всего умалчивается! А из того, что не умалчивается и не скрывается, потом остается только ничтожно малая часть, и то ненадолго: память не передается от одного человека к другому, никого не интересует чужая память, у каждого есть своя. Бесполезно не только время ребенка – бесполезно время вообще: все, что с нами случается, все, что заставляет нас радоваться или страдать, длится только миг, а потом растворяется в бесконечности и становится скользким, как плотный снег. Так же растворится в бесконечности и забудется и тот сон, который малыш видит, сейчас, в эту самую минуту. Все и для всех – как я сейчас для этого малыша: почти незнакомый ему человек смотрит на него с порога его комнаты, а он об этом знать не знает. И не узнает никогда, а потому и вспомнить не сможет. От нас так много скрыто, нам дано знать лишь малую толику того, что происходит вокруг нас, наша способность к познанию ничтожно мала, мы не всегда можем разглядеть даже то, что рядом с нами, не говоря уже о том, что вдали.

Достаточно кому-нибудь перейти на шепот или отойти на несколько шагов – и мы уже не слышим того, что он говорит, и, может быть, упускаем что-то очень существенное, достаточно не прочитать книги – и мы не получим самого важного предупреждения, мы не можем находиться одновременно в нескольких местах, и даже находясь только в одном месте, зачастую не знаем, кто в данную минуту смотрит на нас, кто думает о нас, кто снимает трубку, чтобы набрать наш номер, кто собирается нам написать, кто ищет встречи с нами, кто готов осудить нас или даже убить, покончить с кашей короткой и порочной жизнью, и кто хочет зашвырнуть нас за изнанку времени – забыть нас. Вот я сейчас смотрю на этого мальчика, зная больше, чем он, зная то, чего он никогда не узнает. Я и есть изнанка и черная спина его времени».