андрей бодров - план побега

Первое время я очень комплексовал и стеснялся своего низкого происхождения, и завидовал даже рвоте. Мне казалось, что я был не достоин этой невыгодной для них дружбы и бесконкурентной доброты. Ведь большинство из здешних обитателей пришли сюда добровольно, совершив дерзкий бунт. И ни какой запор не мог удержать их свободолюбивые души взаперти, и рано или поздно, они прорывали блокаду и удирали, отважно ныряя в бездонную бездну болезненно чистых прорубей, и воздух наполняла праздничная пальба, отдающая ароматом салютного газа и букетами полевых освежителей. А потом мне объяснили, что здесь нет эталонов. Слышишь, здесь нет эталонов: ни эталонов килограммов, ни эталонов сантиметров, ни эталонов силы, ни эталонов чувств, ни эталонов «я»…

Мы дышим как молодое вино и перетекаем подземными трахеями. Призраки сновидений и ночных кошмаров, смытые мочалкой в утреннем душе водят ангельские хороводы над нами. Сегодня королева бала – хрупкая девочка с распушенными волосами и она, не открывая рта, ведет рассказ от первого лица хозяина сна.

…я в незнакомом здании. Я здесь никогда не был, но ощущаю слепую уверенность, что это моя первая школа. Я испытываю тревожную необходимость найти первую учительницу. Но я не знаю, как ее зовут и сомневаюсь, что когда-нибудь знал. Брожу пустыми коридорами. Заглядываю в спортивный зал. Старшеклассники, которые выше меня в несколько раз под потолком раскачиваются, передвигаясь по рукоходу. Я пригибаюсь, чтобы они ногами не зацепились об мою голову. Замечаю на стенке странный знак, такой же не замысловатый, как и японский флаг. Посреди зала на картонной коробке два маленьких мальчика отрабатывают бросок через плечо и о чем-то спорят.

– Мужчина вам помочь, – доносится голос из-за моей спины.

Я разворачиваюсь. Толстая женщина в очках, подмышкой папка.

– Я здесь раньше учился, я ищу свою первую учительницу.

– Давайте, я вас проведу в учительскую, там и разберемся.

Учительская. На столах кассовые аппараты. Учителя выбивают чеки и разговаривают по телефонам. На меня никто не обращает внимания или не замечают. Звонок, крик, топот ног. Значит с урока. Я выхожу в коридор. Я чувствую, что сам должен найти первую учительницу. Дети выбегают из классов, и, размахивая портфелями, спускаются вниз по лестнице. Среди них странная девочка, мы незнакомы, но я знаю ее. Да, я видел ее в школьном фотоальбоме своей матери. Да, это она и есть, только в детстве. Девочка-мать становиться на перила и прыгает вниз, в полете заваливается на спину и плашмя падает на ступеньки, встает и также механично повторяет предыдущие действия этаж за этажом. Но ни у кого кроме меня это не вызывает удивления. Я тоже хочу научиться так прыгать, и бегу за ней, чтобы спросить секрет, пока она падает и поднимается. Третий этаж. Второй этаж. Первый этаж. Подвальное помещение. Мы одни в небольшой комнате. Она стоит и смотрит на меня. За ее спиной двери лифта. Но вместо кнопки вызова – панель выбора этажа. Эти двери ведут не в лифт, а из лифта. Мне страшно, я уверен – там только смерть. Я разворачиваюсь и убегаю вверх по лестнице. Снизу не отстает топот преследующих шагов. Оборачиваюсь. Девочка бежит за мной и улыбается. Вместо зубов из ее десен торчат детские пальчики с обгрызенными, грязными ногтями. Пальцы шевелятся, раздвигают ее губы, играются с языком и манят меня. Ужас, отвращение и интерес сбивают меня с пути и вот я уже бегу не от страха, а за ним. И теперь девочка убегает от меня, а ее лицо прикрыто белой пластиковой маской отвратительной старости, вместо носа торчит пучок жухлой травы. Я все быстрей бегу в сторону усиления страха и испытываю все большую радость и спокойствие. И вот мы опять в той комнате с выходом из лифта. Девочка, отворачиваясь от меня, прячет в ладони свое лицо. Я силой разворачиваю ее к себе, убираю руки. Пучок травы оказывается пучком высохших волокон человеческой ткани, и я узнаю в пластиковой маске – посмертную маску моей первой учительницы с проломанным носом. Дзинь. И за моей спиной створки лифта расходятся в разные стороны. Я закрываю глаза. Я умираю. Я открываю глаза. Я просыпаюсь, разбуженный собственным плачем…

И так день ото дня мы плывем подземными венами и сейчас над нами замер город, он спит – страдающий от бешенства, измученный световыми пытками неизлечимо больной. Пока мы, изгнанные сюда, оттого что познали тайну гармонии и целостности человека, пройдя сквозь него, впитав его желудочный сок, стук сердца и кислую горечь желчи. Ненавидимые оттого что натерли геморрои их пустым надеждам и пропахали незаживающими эрозиями ложные желания. Проклятые за то, что с одинаковой страстью нежили их губы и заставляли распускаться бутоны анусов.