Сьюзен Хилл: Я в замке король

Интересно, куда они тогда поедут. Где они только не жили. Хуже всего – даже, наверное, еще хуже, чем здесь, – было в частной гостинице. Они чуть не год там прожили, целую вечность. Бротон-Смит пронюхал, сразу всем растрепал: «А Киншоу в частной гостинице живет», и все стали глазеть на него, как на невидаль.

Это там, в частной гостинице, была мисс Меллит.

В столовой всегда стоял холод, и ели они всегда за одним столом, в углу под зеркалом, про их стол как-то небрежно говорили: «А, тут миссис Киншоу сидит». Он так и не привык вечно есть на глазах у чужих.

Детей в гостинице больше никого не было, люди менялись, миссис Киншоу то того, то другого просила пойти с ним в зоопарк или просто погулять. А некоторые долго жили в гостинице, например, мистер Басби и мистер Тэйлор, они сидели всегда вместе. Мистер Басби был одноногий.

Но мисс Меллит, мисс Меллит... Он даже вздрогнул от ужаса, когда ее вспомнил. За его комнатой чуть подальше направо в конце коридора была еще последняя дверь, в комнату мисс Меллит. Вечерами Киншоу слышал, как она поднимается по лестнице, и, затаившись, ждал, пока отзвучат ее шаги, он был уверен, что рано или поздно она остановится у его двери, повернет ручку и шагнет в темноту.

В столовой она сажала пятна супа на платье, а когда Киншоу поднимал глаза, он встречал ее взгляд. При густых черных бровях на голове у нее сквозили пролысины. Каждый раз, встречая ее, он сперва утыкался взглядом в эту розовую, блестящую кожу, а уж потом отворачивался. Он боялся мисс Меллит, она являлась ему в страшных снах и даже сейчас еще, в школе, когда столько времени прошло, он ее вспоминал. От нее пахло затхлым, как от лежалого тряпья.

– Мисс Меллит старая, – мама говорила, – старая и одинокая. К старым людям надо относиться с уваженьем и вниманьем, Чарльз. Конечно, и в школе вас этому учат.

– Я ее не люблю.

– Ах, как это нехорошо.

– Она все время со мной заговаривает. Трогает меня. Я ее не люблю.

– Я же тебе говорю, детка, она одинокая. И ей интересно послушать милого, вежливого мальчика.

Он ничего не отвечал, только бегал от мисс Меллит. А по ночам он дрожал от страха, вслушиваясь в ее шаркающие шаги по длинному коридору, и снова и снова пугался при виде голой розовой кожи.

Ах, ну да, ясно, почему он опять ее вспомнил. Во-первых, он гадал, куда они подадутся теперь. Но не только. Еще из-за запаха. Куклы в стеклянном шкафу пахли точно как мисс Меллит.

Киншоу наклонился к модели и поскорей вдохнул густой, вязкий запах клея и краски – чтобы забыть.

«Нет, может, нас тут и не будет... Я пока ничего еще не решила».

Мистер Джозеф Хупер стоял перед зеркалом, руки у шеи, и нервно теребил узел галстука. Он думал: что-то не ладно, чего-то она не договаривает, ей тут, значит, не совсем хорошо.

Он приник к зеркалу и разглядывал собственное лицо – зеленоватые глаза, длинный нос, тонкие едва заметные морщинки на лбу, вокруг рта. Щеголять особенно нечем...

Но ведь что-то есть, что-то есть, интерес, пониманье, он по ней видит, по себе знает, и ему было показалось...

«Я еще ничего не решила».

«Нет, я сам виноват, тянул, боялся действовать с бухты-барахты, чересчур рассчитывал каждый шаг. Хотя и объявление-то тогда давал не без задней мысли...»

Он отошел от зеркала, расстегнул рубашку, и ему сделалось стыдно от своих мыслей – обычная история. Он окинул взглядом темные, скучные обои спальни, аккуратно застеленную двойную кровать, на которой он спал один. Ему стали рисоваться картины. Он подумал: мне нужна женщина, отсюда напряженье, неловкость, все поэтому.

Просто он не решался смотреть правде в глаза, во всем себе признаться. Но вот появилась миссис Хелина Киншоу, живет в этом доме, по ночам спит наверху, днем ходит по комнатам, смотрит на него, одевается тщательно, подкорачивает юбки, а он наблюдает за ней и волнуется.

Он думал: «Никогда я не имел, чего хотел, все было не слава богу. Вежливость в браке, изысканная любезность в двойной кровати, холодная пропасть между желаемым и дозволенным. А после, потом...» Он выпрямился, как на пружине, в кресле возле постели. Да ничего потом. Только поглядывал в метро на ноги девочек, и воображал обтянутые шелковыми колготками бедра и ягодицы, и, бродя вечерами по Чаринг Крос Роуд, пялился на груди и губы в книжных витринах и на рекламах кино.

Конечно, кое-какие возможности подвертывались, но он никогда не знал, как подступиться, боялся, он только потел во сне и просыпался наутро пристыженный. И ничего больше. Ничего.