Владимир Бацалёв - Первые гадости

Он бы давно ушел из этой квартиры, в которой никого не знал и к нему никто не тянулся, в которую затащил его Андрей, а зачем? — непонятно. Он бы и не приходил сюда вовсе, отметил бы со своим классом праздник последнего звонка в парке, но Червивин сказал: «Так надо», — и вот он слоняется по комнатам, не зная, к какому косяку прислониться. Совершенно очевидно, что он лишний на этой вечеринке комсомольских работников и активистов. Спросить бы у Андрея, зачем он здесь? — но Андрей до сих пор не подошел, задержанный райкомом и мероприятием.

«Так надо», — сказал Червивин. Сказал, словно сам не знал, кому и для чего, а просто передал поручение. «Может, сейчас мне предложат работу в райкоме? — подумал Аркадий. — Но вряд ли: я не из их теста, у меня все на лбу написано. Комсомол мне нужен, как строка в характеристике. О марксизме-ленинизме я хочу знать ровно столько, чтобы от меня отвязались все, у кого возникнет желание проверить, сколько я знаю о марксизме-ленинизме. Что у меня общего с этим проходимцем на спортивной работе, которому зарплату надо бы выдавать не деньгами, а вымпелами и значками ГТО? Или вон с той гогочущей девушкой, заплывшей жиром от маминого усердия и ликвидирующей комплексы руководителя на комсомольском поприще? Или с тем жизнерадостным голубоглазым Митрофанушкой? Или с ликующим черноволосым лоботрясом, годным лишь на организацию Ленинского зачета в средней школе?.. Нет, я, конечно, ничего не имею против них лично. Комсомол — организация всеобщая, как среднее образование, поэтому идиоты в ней должны присутствовать, но почему все идиоты собрались на руководящих постах?»

Аркадий, наконец, прислонился к стене коридора и вспомнил утро. Подтянутая, уже созревшая для общественной работы первоклассница в белом фартуке и белых сандалиях поделила среди выпускников гирлянду колокольчиков, и актовый зал зашелся перезвоном, словно стадо привели с выпаса. «Интересно, как у Победы прошел последний звонок?» — только успел подумать Аркадий, и в дверях выросла Победа. На пороге она оступилась, засмеялась и посмотрела на Аркадия сначала как в воду, а потом как в зеркало, поправляя волосы. Тут же объявился Андрей и, вскинув руку, сказал:

— Физкультпривет, парень! Молодец, что пришел.

— А зачем я пришел? — спросил Аркадий.

— Так надо, — сказал Андрей.

— Мне так надо, — пояснила Победа.

— А больше тебе ничего не надо? — спросил Аркадий.

— Кстати, это моя невеста, — сказал сын эпохи. — Смени-ка тон и перейди на «вы».

Тут же Червивин достал бутылку шампанского, вынул пробку, никого не напугав выстрелом, и засиял от проделанной работы.

— Вот это ловкость! — вскрикнула девушка, заплывшая жиром.

— Вот это класс! — вскрикнул голубоглазый Митрофанушка.

— Вот это молодец! — вскрикнул черноволосый лоботряс.

— Вот это официант, — сказала Победа..

Когда заиграл сам собой магнитофон, Победа очень захотела, чтобы Аркадий пригласил ее на танец.

— Не хочу, — сказал Аркадий.

— Ну и дурак, — сказала Победа, а сама увела Аркадия на опустевшую кухню силком.

Юноша не знал, как себя повести, и растерялся, скис. Но все складывалось благополучно для влюбленных, и даже Червивин надолго засел в сортире.

— Где твой жених? — спросил Аркадий.

— В туалете: у него запор, — ответила Победа.

«Все кончено, — совсем расстроился Аркадий. — Их отношения дошли уже до знакомства с интимными прихотями организма».

— Свари мне кофе, — приказала девушка.

Аркадий послушно взял кофемолку, но она, едва затарахтев, выпрыгнула из рук, как кошка. Зерна полетели к ногам Победы.

— Недотепа! — сказала она.

«Урод», — подумал он, опустившись на колени и собирая в ладонь зерна.

— Ты похож на курицу, — сказала она.

«Я и есть курица», — подумал он.

— Не обижайся, это шутка такая плоская, — сказала она.

«Я все равно не клюну», — подумал он.

— Наверное, пойдет дождь, — сказала она.

«С чего вдруг?» — подумал он.

— Женщина убирает белье с балкона, — сказала она. — И люди внизу суетятся, словно в немом кино.

Но тут тучи и впрямь напряглись, как Червивин в туалете: казалось, вот-вот свалятся.

— Мне по ночам снится, что давным-давно в студенческом общежитии я все дни проводила на подоконнике и смотрела на дождь, расплющив нос о стекло, а папа с мамой сидели на лекциях, и дверь не пускала меня к ним, и на столе в глубокой тарелке плавало восковое пятно, а в плоской лежали котлеты, которыми хотелось помыть руки, и за окном шли поезда и плыли зонтики, а я жмурилась, когда мелькала молния и дребезжали стекла. Теперь во все это не верится, только снится.