Марек Хласко: Пьяный в полдень

- Слушай, тебе бы надо в ксендзы протыриться. Какого черта ты пошел в железнодорожники?

- Я импотент от рождения, - сказал человек в железнодорожной форме, - и потому не мог поступить так, как ты говоришь; ведь эти ребята в таком деле сильны. Я добрый католик, но Господь Бог вылепил мне одно место не так, как положено: видать, спасением мира был занят или еще каким свинством. К тому же мне хотелось поездить по свету.

- Это я понимаю, - сказал человек в кожаной куртке. - Я шофер и сам люблю ездить. И алкаша этого на дороге встретил. Ночь была, поздно. Я летел на большой скорости, потому как люблю быструю езду, а тогда еще на списанных военных машинах гоняли. Как сейчас помню, на спидометре километров восемьдесят было. И вдруг этот пьянчуга из темноты как вынырнет и - шасть под колеса. Я что было силы нажал на тормоз, сперва думал, ногу из задницы не вытащу. Но обошлось. Выскочил я из кабины - и к нему. «Ну и что, - говорю, - что мне с тобою сделать?» Он глянул на меня, вся морда в крови. «А что хочешь», - говорит. «Если бы я сделал с тобой, что хочу, - говорю ему, - то сел бы за человека, хотя убил бы гниду. Ты что, нализался?» «Нет», - говорит. Посмотрел я на него, и правда: трезвый он, только трясется весь. Жаль мне его стало: человек как-никак. «Зачем вы это хотели сделать? - спрашиваю. - Где живете? Давайте-ка подброшу вас». Мы стояли в темноте, а как раз напротив была огороженная дощатым забором площадка; летом пацаны там в футбол гоняли. Он молчит. Я опять с вопросом: «Куда тебе?» Он засмеялся дурным каким-то смехом и хвать меня за руку. «Человеку, - говорит, - который от своих ушел, некуда податься. Куда ни пойди, всюду пустые площадки». И показал рукой на забор. Больше ни слова не сказал, схватился руками за голову и пошел себе. С тех пор я его не видел.

Человек в кожаной куртке замолчал; достал сигарету, похлопал себя по карманам в поисках спичек. Не нашел и обратился к человеку со змеей:

- У вас спички есть?

- Зажигалка, - сказал человек со змеей; вынул огромную латунную зажигалку-самоделку и дал ему прикурить. Человек в кожаной куртке козырнул и ушел.

- Интеллигентный мужчина, - сказала какая-то дамочка. - На шофера вовсе не похож.

- Так догоните его, - сказал человек со змеей. - Он вам бескорыстно отдастся, если, конечно, не побоится переспать с покойницей.

- Эта тетка верит в загробную жизнь, - сказал какой-то паренек. - Мадам, двадцать злотых не одолжите? После смерти верну.

Женщина повернулась и пошла прочь, покачивая широкими бедрами. Ноги у нее были прямые и толстые как столбы.

- О боже, - сказал паренек. - Тоска, а не ноги.

- Когда я еще щенком был, - сказал какой-то старик, обводя собравшихся выцветшими глазами, - мне внушали, что все польки - красавицы. Но и это заблуждение рассеялось в прах.

- А что осталось?

- Душ, - сказал старичок. - Ежедневно по утрам я принимаю душ.

- И это все?

- Ну конечно. Не могу же я принимать душ дважды в день. Я квартирант, а хозяйка у меня такая стерва, что ей и в преисподней отвели бы отдельную комнату.

Старик кашлянул и ушел, опираясь на палку. Человек, встречавшийся с пьяным в «Приюте моряка» на Брестской, сказал человеку со змеей:

- Этот пьяница был когда-то отличным парнем. До войны в трамвайном парке работал, стачки организовывал. Прятал людей во время оккупации: евреев под самым носом у немцев в потайном месте укрывал. «Вот придет победа, - говорил нам, - увидите, как жить будем. До черта всего будет, выше горла. С нищетой покончим. Сторицей получим за нужду, что мы в жизни терпели. Дайте только время, загорать будем кверху пузом».

- Я знаю, что было дальше, - сказал приземистый мужчина с татуировкой. - Пришла победа, и надо было прорываться, вкалывать как проклятый, стиснув зубы и зажав рот. Другие как-то вырастали, поднимались в гору, а он отстал. То ли способностей маловато было, то ли недопонял чего? И вот - не выдержал: жене по ночам одно говорил, а на собраниях - другое. А потом стал бояться.

- Да, - сказал знакомый пьяного. - Потом стал бояться. Боялся, что в конце концов другие уразумеют, какой он липовый партиец. И жил уже только страхом. Партии не понимал.

- Ежели партийный человек переживает свои сомнения вне партии, он быстро превращается в кучу трусливого дерьма, - сказал мужчина со змеей. - Мелкая у него душа, маловер он. И к малому стремился; стремления уступали место страху, когда он видел, как мучаются люди. Бывают такие больно уж совестливые; они думают, все, что происходит в стране, лежит на их совести. И этот такой был: мелкая у него душонка, вот и лежит теперь здесь, нажравшись, как старая курва в Чистый четверг. Потом его выперли из партии.