Катя Капович: Ночной слесарь

Их дверь стояла полуприкрытой, из знакомой солнечной щели высовывал нос плюшевый тапок с пампонкой. Олеси в квартире не было, но на плите что-то готовилось.

Макс Гольф медленно подошел к перилам и посмотрел вниз, в длинный калейдоскоп лестничных виражей. Через пролет стояла она, его общительная жена, в своем ярком сарафане и, тоже склоняясь через перила, громко перекрикивалась с кем-то этажом или двумя ниже.

- Мама варит борщ, - отвечал соседский мальчик уксусным баритоном.

- При чем здесь борщ? Я спрашиваю, как ее нога? - переспрашивала Олеся нижестоящего.

- Вот именно, при чем здесь борщ? Идите все по домам! - зашумел Макс с высоты восьмого этажа и, оглянувшись, поспешил назад, потому что от сквозняка дверь, подпертая тапочком, стала закрываться, норовя выпихнуть одноногого плюшевого хозяина за порог.

Пятясь при виде запыхавшейся жены, Гольф двигался в свою прошлую жизнь. В прихожей он ушибся затылком обо что-то острое и ветвистое. Макс мужественно скривился. Это были его же оленьи рога, привезенные ручной кладью. Один рог вешалки обломался еще в Шереметьево, но Олеся приклеила его клеем. "Жаль, жизнь вот так же не склеить", - сказала она, вешая рога обратно.

И вот теперь Олеся в ярком сатиновом сарафане хозяйничала, даже мурлыкала что-то себе под нос, а Макс столь же невозмутимо тянул кофе из своей старой надтреснутой чашки. В его бывшем доме все было треснутое. В треснутом и подклеенном липкой лентой окне ворковали голуби.

И все-таки здесь он отогревался сердцем. Перед Максом, как ни в чем не бывало, легла пачка воскресных газет. Газеты приходили Олесе, потому что руки не доходили написать на почту, чтобы переадресовали. По воскресеньям Макс всю жизнь читал газеты. И после развода он продолжал это делать. Леся что-то сказала, повторила, потом повысила голос, но он пропустил ее слова мимо ушей, потому что думал о другом. Он заметил, что после его ухода бывшая жена помолодела: то ли поправилась, то ли, наоборот, похудела. У нее появились, что называется, формы. Он еще сам не понимал, радовала или огорчала его произошедшая перемена. Обычно спрятанные за уши и связанные в хвост волосы развевались под яркой бархаткой. Недавно она стала носить очки с большими диоптриями; они шли ее длинному, плосковатому лицу, потому что глаза у нее были не очень большими, а стекла их приятно увеличивали. В этих больших, подчеркивающих очках она становилась похожа на аквалангистку.

- Почему твои идиотские газеты должны всю жизнь лежать в моей тарелке? - ворчала она.

Зазвонил телефон. Прижав трубку ухом, она продолжала помешивать деревянной лопаткой содержимое сковородки. Макс был почти счастлив. Если бы не сознание того, что ужинать ему все равно придется в одиночестве, он был бы совершенно счастлив. Пик воскресного утра, она переговаривалась с дочкой по телефону. Все осталось по-старому, но они уже не были вместе. Странно, но именно попытки исправиться или исправить положение делали его с каждым разом все более безнадежным. Создавалось такое впечатление, что по жизни кто-то долго тер грязной и жесткой стирательной резинкой. Что-то непоправимо протерлось, какая-то защитная амальгама сошла на нет. В протершуюся до дыр бумажную пустоту дул сквозняк старости. Подумать только, ему не было и сорока, а он чувствовал себя одиноким и ненужным стариком. С другой стороны, они оба умело притворялись, что все в порядке, что и после восемнадцати лет брака можно остаться друзьями. Но если б не это маленькое лукавство с его и ее стороны, он бы, пожалуй, не вынес разрыва. Вот уже полгода они жили так, и Макс Гольф знал, что и это пройдет, и знание о том, как сказал Экклезиаст, приумножало скорбь. Иногда ему казалось, что надо поговорить, но он не решался. По ее лицу он чувствовал, что ей такой разговор будет в тягость и причинит только боль. Любая откровенность означала бы нарушение правил игры, и оба продолжали блефовать.

Олеся повесила трубку и следила за двумя брачующимися голубями на плоской крыше соседнего дома. Макс Гольф и сам туда смотрел с полминуты. Слышно было, как шкворчит масло в сковородке. Уже далекие от источника взгляда, их глаза встретились.

- Может, я мог бы остаться с тобой хоть на сегодня? - тихо сказал Макс.

Олеся отрицательно покачала головой.

Выйдя из дома, он с удовольствием потянул носом разреженный воздух осени. И хотя ущербное солнце стояло еще высоко и, казалось, не думало закатываться, Макс с грустью подумал о том, что скоро, часа через три-четыре, начнут приливать сумерки.