Джей Рейнер: Доизвинялся

– Ну, – негромко сказал я, – вроде прошло неплохо. Линн кивнула.

– Могло быть хуже.

– Ты так думаешь?

– Разумеется. Они могли бы штурмовать подиум и разорвать тебя на части.

– Верно. Атак – никакого разрывания на части.

Она улыбнулась.

– Точно. Никакого разрывания на части.

Линн оглядела зал, из которого служащие «Савоя» уже выносили стулья.

– Люк сказал, ты с кем-то встречаешься, – не выдержал я. Она покачала головой.

– У него узкие бедра. Никогда не умела растрачивать себя на мужчин с узкими бедрами.

– Ага. – А потом: – Спасибо, что пришла.

– Ты же меня знаешь. Ни за что не пропущу хороший спектакль.

– Да.

– Есть хочешь?

– Умираю с голоду.

– Пошли.

У подъезда отеля она поймала такси и велела водителю отвезти нас в нашу старую квартиру на Мейда-Вейл, а я не стал задавать вопросов. Отперев дверь, она отвела меня на кухню, где открыла холодильник и достала две бутылки хорошего новозеландского «совиньон блан».

– Две бутылки?

– Одна тебе нужна в готовку, – сказала она и снова запустила руку в холодильник, чтобы извлечь кусок панцетты и сетку с клемами. – В лотке пармезан и петрушка, а где красный чили и чеснок, сам знаешь.

Она ушла из кухни, а я взялся за работу. Я разогрел оливковое масло и бросил в него частички чили и, пока они жарились, порубил на мелкие кусочки копченую грудинку. Их я тоже положил в масло, где они приятно съежились и выгнулись в дымящемся масле. Когда почти весь жир растопился, я добавил раздавленный зубчик чеснока, затем влил белое вино, которое заскворчало и выдало внушительный сполох голубого пламени, который вскоре опал.

Наконец, я разорвал небольшую сетку и бросил в сковородку клемы, которые закувыркались в кипящем соусе и медленно начали открываться, пока не заулыбались мне: наконец-то я вернулся на свое место и все держал в своих руках. Я знал, что делаю, знал, каков будет результат. Более того, сейчас, по меньшей мере последние полчаса, я не совершал ничего, за что пришлось бы извиняться. Я ни в чем не повинен. Я готовлю обед. Я дома.

Есть еще кое-что, последнее, что вам следует знать: я вам солгал. Хотелось бы утверждать, будто это мелкая ложь, но если быть честным (а я пытаюсь), размеры обмана не имеют значения. Факт в том, что по окончании пресс-конференции Линн не отвезла меня домой и я не приготовил ей обед. Мы пошли в небольшую уныло-стандартную тратторию в Ковент-Гарден и съели там посредственные спагетти с грибным соусом. Я ей рассказал, как мне жаль, что так вышло, а она смотрела на меня, точно я проказливый школьник, наконец сознавшийся в своих прегрешениях. После обеда мы пошли каждый своей дорогой.

Наверное, мне хотелось сочинить не столь жалостливый конец, создать ощущение того, что не все потеряно, и в попытке это сделать я ударился в фантазии. Разумеется, вы вправе поинтересоваться, в чем еще я солгал, усомниться в моей надежности повествователя, но думаю, мы все знаем, что последние события я изложил в точности так, как они случились. Эта история меня не красит, и даже последняя ложь звучит фальшиво. Как бы мой отец отозвался о Линн? Разумная девушка. Она ведь не из тех, кто просто так возьмет меня назад, верно?

Кажется, я плохо умею манипулировать общественным мнением обо мне. Например, на следующий день после пресс-конференции я выступил с заявлением, в котором сказал, что все деньги до последнего пенни, которые заработал на контракте «Кавказа», передаю в фонд «Кампании за свободную Абхазию». Я думал, это обелит меня в глазах общественности. К несчастью, я не заработал ни пенни. Ращенко заявил, что, разгласив сведения о деятельности агентства, я нарушил пункт о конфиденциальности в моем контракте «ОРБ». Затем он перевел все средства в Швейцарию, распустил фирму и отправился жить со своим психиатром на даче под Москвой. По всей видимости, он теперь очень счастлив.

А пока дела у меня идут неплохо. Я начал от случая к случаю писать ресторанные рецензии для Хантера, которого, думаю, бесконечно забавляет то, как все обернулось. И я по-прежнему встречаюсь с Линн. Время от времени мы ходим обедать (она говорит, что хочет снова нарастить на мои кости мясо), и пару вечеров назад она сказала, что я не последний идиот, а значит, для нас, возможно, еще есть надежда.

Что до лжи, которую я наплел… ну, я знаю, что должен сейчас сделать. Это ведь то, что я умею лучше всего, верно? Единственное, в чем я напрактиковался. Но поймете ли вы, если я скажу, что у меня нет никакого желания? Что чары развеялись? Думаю, слово на букву «И» я за последний год произносил достаточно часто и за всех нас. От своего имени я уж точно повторял столько раз, что сыт им по горло. Поэтому надеюсь, больше мне его говорить не придется. Надеюсь, вы с пониманием отнесетесь к тому, что оно не будет последним словом на этой странице. Надеюсь, вы от меня отстанете. Скажите, что мне не надо произносить его опять. Что мне не надо произносить его опять. Ведь правда?