Анатолий Азольский: Маргара, или Расстреляйте меня на рассвете

Луна светила над головами нашими, над безлюдным тихим ипподромом, откуда-то донеслось ржание гуляки жеребца, а я продолжал молчать, я не мог собрать воедино разделенные вопросами Маргариты части ее лица и тела, не мог себе представить ее целиком, хотя она и была рядом… Страшная мысль-догадка пронзила меня: да не любил я ее вовсе, а если пылал какими-то чувствами, то нет их уже, Маргара растоптала идиотскими уточнениями.

Молчание длилось, я изнемогал, мне уже до лампочки были ее губы, ножки, ресницы и прочее, я разлюбил Риту мгновенно, и железная Маргара горько вздохнула, потом потрепала меня по затылку, обняла, поцеловала и сказала, что она — подождет, найдутся у меня еще слова. Какие — спрашивать не хотелось. Впереди простиралась безжалостная, как Луна, жизнь, она была отражением чужого света. Где, счастье, где — это вопрошал не я, а рыжий диск спутницы Земли.

Но Маргара услышала, деловитая Маргара сказала:

— Пойдем чай пить.

Вот на чае этом кто-то подал идею: а не сходить ли в театр? Я промолчал, я еще не пришел в себя после сцены под Луной, да мне эти ритуальные хождения в храмы искусств с детства не нравились. А идею бурно поддержала Маргарита, с пылом, и я ее понимал: старшей сестре так хотелось вывести младшую “в свет”, туда, где много празднично одетых людей, чтоб вспомнились времена, когда она, студентка, брала с собой в театр школьницу, такую же театралку, как и она. Не на ипподроме же предъявлять миру юную и горько прелестную сестру?

Я глянул на Аню и согласился. И Яша тоже. Решено: в театре — быть! Но в каком и как достать билеты?

Выручил Яша. Развернул газету, а там репертуар всех московских театров; билетами, сказал, в “Современник” он всех нас обеспечит, их в кассах нет, но для иностранцев всегда в СССР исключения, так на какой спектакль пойдем?

Вот тут-то и проявилось более чем тревожное обстоятельство: у Ани на работе взяли подписку — никаких контактов с иностранцами, никаких! Не допускались даже случайные знакомства, не говоря уже о… Но раз уж познакомилась — будь добра, заяви, сообщи, с кем и когда, кто такой. В самой подписке, Аня призналась, сильно покраснев, было упоминание о наказании, приводилась дата Указа Президиума Верховного Совета СССР, но что в самом Указе — Аня уже не помнила. “Расстреляйте меня на рассвете!” — рассмеялась она, тут же посерьезнела и объяснила: это их прибаутка, девушки на работе придумали. Зато, в тексты Указов не глядя, можно предположить почти наверняка: из комсомола, в лучшем случае, вытурят с треском, а это уже волчий билет, пятно на всю жизнь. Самое минимальное — увольнение с работы по инициативе администрации. (НИИ, где работали мы, я и Маргарита, режимный объект, но никаких подписок с нас не брали.)

Яша удрученно молчал. Я — тоже, хотя и знал, в какой библиотеке Аня работает. Подаренные мне книги я не так давно просмотрел и на титульном листе первой же увидел штамп Главного разведуправления при Генштабе Министерства обороны. Догадался и о том, кто устроил Аню на работу в ГРУ: Главком ВВС, когда жених ее грохнулся на необлетанном “МиГе”.

Положение безвыходное. К тому же, Яша произнес это с глубоким вздохом, на него тоже наложены особые запреты, ему, короче, как и всем иностранным слушателям военно-учебных заведений, рекомендовано не знакомиться с обладателями гостайн СССР.

Первой пришла в себя Маргарита. Встала, пошла выключать телевизор. Стали вчетвером обдумывать — вполголоса, — как обойти неожиданное препятствие. В “Современник” рвалась “вся Москва”, не побывать там — преступление. Все большей славой окутывался Театр на Таганке. Что делать? Не гримироваться же!

Маргарита наслаждалась нашим недомыслием. Она предложила простейшую комбинацию. Яша покупает две пары билетов, на разные места.

— Какой смысл? — удивился я.

— А такой… — На меня глянули чуть ли не с презрением. — Яша со мной сидит, к примеру, в пятом ряду, а ты с Аней — в седьмом. Вы нас не знаете — и мы вас тоже.

Не понравилась мне чем-то перестановка эта, веяло от нее опасностью…

Какой — понять не мог. Поэтому согласился.

Так и стали ходить по театрам: две незнакомые пары толкались в фойе, по звонку усаживались, в антракте встречались взглядами и расходились, вновь занимали места в партере; кончен спектакль — и по домам, у метро Яша церемонно прощался со своей дамой, та на троллейбус, он на вокзал, в Солнечногорск, там общежитие курсов “Выстрел”. А мы с Аней, издали понаблюдав за ними, тоже на троллейбус. Гастроли Райкина случились в тот год — и туда сходили, еще куда-то, а я горевал и тосковал, потому что на моих глазах совершалось великое таинство: они, Аня и Яша, любили друг друга спаянно, они, разделенные двадцатью или более метрами, одинаково принимали каждое слово со сцены, то есть никак не принимали, и Аня больше смотрела на сидевшего впереди Яшу, чем на артистов, и он поглаживал затылок свой, поводил плечами, чувствуя на себе взгляд Ани, сидевшей рядом со мной, а я весь застывал в предчувствии чего-то ужасного, потому что помнился летчик, так и не вышедший из штопора. Яша, наверное, переживал то же, терял голову, забывал о дешевой конспирации и однажды при прощании около станции метро вдруг догнал Аню, уже вместе со мной переходившую улицу Горького, и поцеловал ее руку. В Будапеште, Праге или в Варшаве никто бы внимания не обратил, но в Москве…